— Мы не можем лепить великих людей из цемента. Бюст, который мы установили на вокзальной площади, превратился в бесформенную кучу, пугая лошадей извозчиков, стоянка которых находится напротив.
Зуси засмеялся, найдя слова Шагала забавными, но под ледяным взглядом Виленского замолк.
— За такие слова и такой смех можно понести наказание по всей строгости революционного закона, — сказал Виленский. — Товарищи, несмотря на успехи революции во всем мире, образование советской Баварии, советской Венгрии, советской Латвии, в нашем городе Витебске контрреволюция подняла голову. Русские, белорусские и еврейские контрреволюционеры. Особенно бундовцы и сионисты. Так, дочка еврейского сиониста доктора Литвака, бежавшего в Палестину, Анна Литвак, ведет спортивную гимнастическую секцию. И все это делается на средства, собираемые синагогой. Товарищи, губисполком постановил все средства, собираемые синагогой, конфисковать. Нам, товарищи, срочно нужны средства на нужды революции, и комбеды постановили обложить штрафом все буржуазные элементы.
— А почему вы оштрафовали цирк, который я пригласил для выступления на детских праздниках? — спросил Шагал.
— Цирк оштрафован на десять тысяч, — сказал Виленский, — за то, что своими афишами он заклеил объявление о партийном собрании. Мы будем беспощадно бороться с любым проявлением контрреволюции. Никакой пощады врагу! Скоро у Николаевского собора состоится публичная казнь поручика Закоржицкого, создавшего в лесах контрреволюционный партизанский отряд. Наше профсоюзное собрание в полном составе немедленно должно отправиться на это важное мероприятие. — Виленский решительно пошел к выходу. Парикмахеры и клиенты потянулись за ним.
— Ты не идешь? — тихо спросил Шагала Зуси.
— У меня щека недобрита, — тихо сказал Шагал.
— Я вынужден идти. — Зуси развел руками.
Шагал молча сидел с намыленной щекой в опустевшей парикмахерской. Было тихо, стучали настенные ходики. «Ку-ку», — выкрикнула из футляра часов кукушка. Раздался залп.
Звучал Интернационал. Октябрьские колонны демонстрантов шли мимо трибуны. Вожди города приветствовали их. Шагал как комиссар по делам искусств тоже стоял на трибуне, но в задних рядах.
— Да здравствует мировая революция! — кричал в рупор председатель губернского совета Жигарев.
— Ура!!! — хором отвечали из колонн.
В шествии участвовало несколько легковых и грузовых автомобилей, телеги, запряженные лошадьми, всадники. По площади шли рабочие с молотами, крестьяне с серпами. Профсоюз парикмахеров держал в руках бритвы и помазки. Наконец показались студенты академии искусств. На грузовике ехали преподаватели и студенты, одетые в разнообразные костюмы и маски, и хором декламировали:
— Дыр, бур щил, ущебур, скум вы со бу эр эл э з...
Председатель губсовета рассмеялся.
— Мне нравятся эти молодые революционные хулиганы, — сказал он, вспоминается собственная революционная молодость. Баррикады. Дымящиеся лужи алой крови. Огонь браунингов. А кто этот, в костюме авиатора?
— Это Казимир Малевич, — сказал Шагал, — преподаватель нашей академии.
— Тот, который красил нам трибуну, — сказал Жигарев. — Такой истинно революционный красный цвет. Только непонятно: почему он всюду нарисовал аэропланы и рыбы?
— Это супрематизм, — сказал Шагал, — освобождение предметов от их первоначального смысла.
— Вам это нравится?
— Признаться, не очень, — сказал Шагал, — но я хочу, чтобы в моем училище были представлены все художественные направления, поэтому пригласил Малевича и дал ему квартиру. Я надеюсь, что со временем наша академия станет широко известна. Но нам не хватает денег. Я много раз обивал пороги исполкома, ходатайствуя о кредитах.
— Что ж, по-вашему, товарищ Шагал, — сказал Жигарев, — мы в первую очередь должны отремонтировать мост или тратить деньги на художества?
Мимо трибуны шли физкультурники и пели.
— Дерзости слава! — крикнул в рупор Жигарев. — Да здравствует красныйспорт!