— Товарищ Жигарев, — тихо сказал Виленский, — среди красных физкультурников шагают и сионисты из общества «Паолей цион» во главе с Анной Литвак. Это сионизм, освеженный в советских условиях, покрытый позолотой покорности. Давно надо закрыть все сионистские организации в городе, а заодно и синагогу превратить в дом атеиста.
Раздались выстрелы. По площади шли красноармейцы и стреляли в воздух. Везли орудия.
— Мировому коммунизму, — крикнул Жигарев, — ура!!!
— Ура! — подхватили сотни красноармейских глоток.
Послышался рокот мотора. Низко над демонстрацией летел аэроплан и волочил за собой плакат «Красный 1919 год».
— Аэроплан, — сказал Зуси, глядя на небо, прикрыв глаза ладонью, как козырьком.
— Аэроплан — это победа над солнцем, — скандировали Малевич и его окружение. — Аэроплан, как Маяковский, летит вне пространства и времени. Когда, приход его мятежом оглашая, выйдите радостные. Вам я душу вытащу, растопчу, чтоб большая, и окровавленную дам, как знамя.
Повсюду были слышны крики приветствия и звуки оркестров. От мощных воздушных струй гнулись деревья, у некоторых слетели с головы шапки, лошади становились на дыбы. Вдруг выбежал седой старик с развевающейся бородой, с безумными глазами и поднял руки к небу, что-то крича. Это был Захария Шагал. Милиционер пытался увести его, но он, отталкивая милиционера, продолжал кричать.
— Люди, опомнитесь! — кричал Захария Шагал. — Ведь Бог тоже может испугаться.
— Пойдем домой, отец, — сказал Марк, подбегая.
Захария обнял Марка и заплакал. Слезы текли по его белой бороде.
— Что ты плачешь, отец? — спросил Марк.
— Я скоро умру, мне это не страшно, — сказал Захария, — но ты еще долго будешь жить с идолами. Мне тебя жалко...
В переполненном зале академии искусств на сцене расположились участники предстоящего диспута между Шагалом и Малевичем. В центре председатель, слева Малевич, несмотря на свой радикализм, в строгой пиджачной паре при галстуке, справа Шагал в косоворотке и кожаной куртке. За спиной обоих участников располагался небольшой хор для поддержки основных идей. У Малевича в хоре преобладали женщины. На стенах были развешаны образцы живописи обоих дуэлянтов. Акварели Шагала и геометрически выстроенные фигуры Малевича.
— Начинаем театрализованный диспут на тему «Формы и краски» между товарищами Шагалом и Малевичем. Дуэлянтов ко мне. Орел или решка?
— Орел, — сказал Малевич.
— Ваше начало, Казимир Малевич, — сказал председатель.
Малевич и Шагал разошлись по местам и стали впереди хоров.
— Моя основная идея, — сказал Малевич, — самостоятельная жизнь красок и форм. Супрематизм — освобождение живописи от предметов и в конце концов от красок.
Хор, в котором преобладали женские голоса, подхватил:
— Освободим живопись от предметов и красок!
Раздались бурные аплодисменты почти всего зала.
— Моя основная идея, — сказал Шагал, — писать инстинктивно, так, как поют птицы. Супрематизм Малевича — не живопись, а геометрия, все продумано головой и писано циркулем, а не создано живой рукой и сердцем.
— Супрематизм — не живопись, а геометрия, — подхватил хор Шагала. В зале раздались нестройные хлопки.
— Для живописца недостаточно быть умелым и ловким ремесленником, — сказал Шагал, — надо любить холст, на котором пишешь. У Ренуара по этому поводу есть замечательное высказывание о Веласкесе.
Его картины дышат радостью, которую художник ощущал, работая над ними. Этой радости не доставало ван Гогу. Ван Гог — очень хороший живописец. Но его холст не обласкан влюбленной кистью.
— Какая еще влюбленная кисть?! — крикнула из зала девушка в кожанке.
— Долой птичью живопись! — крикнул взлохмаченный юноша. — Нас не удовлетворяют картины, писанные киселем и молоком. Мы живем в революционное, бурное, но разумное время. Мы живем в познаваемом мире, а не в мире придуманных сказок Шагала.
— Да, сказка — это неправильность, — сказал Шагал, — но эта неправильность противостоит однообразию, которое несут в себе правильиости кубизма и супрематизма. Супрематизм стремится ввести в искусство науку, но искусство отличается от науки именно неправильностью.
— Что вы понимаете под неправильностью, — выкрикнул кто-то из зала, — неумение?!
— Нет, я имею в виду именно неправильность, — сказал Шагал, — например, весь дух готики в неправильности. Возьмите готическую колоннаду, главный мотив которой капустный лист. Вы не найдете ни одного листа, который был бы похож на другие. В этой непохожести особая природная гармония. Как бы вы ни колдовали линейкой и циркулем в своем супрематизме, вам не достичь такой гармонии, вам не избежать однообразия.