— Пойдем, Марк, пойдем, — сказала Белла, — ты совершенно охрип.
Марк взял два чемодана и пошел следом за Беллой.
— Пся крэв! Пся крэв, лайдак! — негромко и зло выругался Казимир Малевич.
Проснувшись среди ночи, Белла увидела Марка, сидящего у окна.
— Не могу заснуть, — тихо сказал он, заметив взгляд Беллы, — смешно, право же. Все, что сегодня случилось, — это уже старый хлам. Не стану я больше вспоминать ни друзей, ни врагов. Они запечатлены в моем сердце, как маски, выжженные из дерева.
— Ложись спать, — сказала Белла, — ты выглядишь очень утомленным.
— Да, конечно. — Марк пошел к постели, но на полдороге остановился и сказал, обращаясь к освещенному луной окну: — Выгоняйте меня, срывайте мои вывески и плакаты! Не бойтесь, я не вспомню больше о вас. Но и в вашей памяти оставаться не хочу. Если я пренебрегал собственной работой, посвящая всего себя общественным задачам, то делал это не из любви к вам, а из любви к моему городу, к моему отцу, к моей матери, к моим родным. А вы, все прочие, оставьте меня в покое. Меня не удивит, если через какое-то время мой город уничтожит мои следы и даже не вспомнит о человеке, который здесь мучился и страдал. Все вы отделились от меня, как плохой пластырь от раны. Нет пророка в своем отечестве. Я покидаю Витебск и уезжаю в Москву.
— Но прежде я хотела бы, чтобы мы хоть месяц пожили в деревне, — сказала Белла. — Тебе надо окрепнуть и прийти в себя после всего этого безумия.
— Наконец мы одни в деревне, — говорил Шагал, сидя с Беллой на деревянной скамье за деревянным столом перед домом, — и Господь нам помогает. Теплая осень, настоящее бабье лето. Посмотри: лес, ели, одиночество. И по-осеннему рано взошедший месяц за лесом. Свинья в загоне, лошадь в поле, лиловое небо. Как красиво, как хорошо, как шагалисто вокруг!
— Я рада наконец видеть тебя счастливым, — сказала Белла.
— Какая замечательная картина перед нами! — сказал Шагал, вставая и глядя вдаль. — Пейзаж хоть на большую парижскую выставку.
— Кстати, Марк, во время стирки твоей старой куртки я нашла это твое парижское удостоверение, — сказала Белла.
— Действительно, мое парижское удостоверение! — радостно сказал Шагал. — Я его искал и не мог найти. Мой Париж! А что, если нанести визит поэту Демьяну Бедному, который живет в Кремле, и попросить у него и у Луначарского протекции к Троцкому? Может, на основании парижского удостоверения Троцкий разрешит мне вернуться в Париж, где осталась моя живопись? Я как-то видел Троцкого. Высокий, нос фиолетовый. Что понимает в живописи такой человек? Нет, он не разрешит мне выезд.
— Какие-то люди направляются к нам, — сказала Белла, глядя в бинокль, — похоже, это немцы.
— Немцы? — сказал Шагал. — Может, попытаться через немцев выехать в Германию? У меня давно написаны письма к Вальдену и Рубинеру. Попытаться бы через кого-нибудь из немцев передать.
Немцы шли как-то не по-немецки, неровным строем, переговариваясь, и что-то ели на ходу. У многих из них на касках и на рукавах была красная материя, а у одного к палке был привязан красный платок.
— Пойдем им навстречу, — сказал Шагал, — у них ведь тоже революция.
Шагал пытался заговорить с одним из солдат, но тот молча прошел мимо. Второй тоже.
— Солдатам запрещено общаться с местным населением, — сказал фельдфебель, — особенно с евреями, чтобы избежать революционной пропаганды.
— Но ведь ваши солдаты маршируют с красными повязками, — сказал Шагал.
— Это наша немецкая революция, — сказал фельдфебель, — чужая революция нам не нужна.
— Что такое? — спросил офицер, который ехал рядом с колонной верхом на лошади.
— Господин майор, — сказал фельдфебель, — этот человек пытался говорить с солдатами, что запрещено инструкцией.
— Что вам угодно? — спросил майор у Шагала.
— Я хотел бы передать письма в Берлин, — сказал Шагал.
— Вы немец? — спросил майор.
— Нет, — сказал Шагал, — просто я хотел узнать о судьбе моих картин, оставшихся в Берлине.
— Вы художник?
— Да, я художник, моя фамилия Шагал.
— К сожалению, не слыхал, — сказал майор, — но я большой любитель живописи. Вы здесь живете?
— Временно. Мы здесь отдыхаем.
— А далеко ли до станции?
— Полчаса обычным шагом, — сказала Белла.
— Это моя жена Белла, — сказал Шагал.
— Очень приятно, — сказал майор, — Генрих фон Гагедорн. — Он вынул карманные часы и скомандовал привал.
Солдаты, весело переговариваясь, разбрелись, повалились на траву.