— Да, — сказал майор, лицо которого сразу потускнело, — вели солдатам строиться. Ну, мне пора, — сказал он Шагалу, беря письма, — рад был познакомиться. Письма постараюсь передать или сам, или через надежного человека.
— Мы с женой проводим вас до окраины, — сказал Шагал.
Солдаты выстроились и запели песню:
— Дойчланд, дойчланд юбер аллес...
— Хорошая мелодия, — сказал Шагал. — Это, наверно, новая песня, рожденная революцией? Она напоминает мне «Марсельезу».
— Нет, это старая песня, — сказал майор, — Гофман фон Фаллерслебен написал ее еще в 1 841 году, но Веймарская республика сделала ее популярной и даже объявила своим гимном... Германия превыше всего. После поражения под Верденом и битвы на Сомме это звучит сегодня особенно приятно для наших немецких ушей.
У окраины села Шагал и Белла остановились.
— Желаю вам доброго пути, господин Гагедорн, — сказал Шагал.
— И вам желаю всего доброго, — сказал майор, садясь на лошадь, которую до того вел под уздцы. — Может, встретимся когда-нибудь в мадридском музее.
— Дай-то Бог.
— Дойчланд, дойчланд юбер аллес, — пели солдаты.
Шагал и Белла долго махали им вслед платками.
Морозным ветреным днем Захария Шагал провожал Марка с Беллой и ребенком в Москву. Московский поезд опаздывал.
— Я не дождусь, — сказал Захария, — мне пора идти грузить автомобили, потому что заработка в лавке едва хватает на хлеб. — Он обнял Марка и долго так стоял молча. — Ты приедешь меня хоронить? — спросил он вдруг.
— Ты проживешь долгую жизнь, отец, — сказал Марк, — ты очень крепко выглядишь. Но меня беспокоит, что ты постоянно озабочен и печален.
— Это от усталости, — сказал Захария, — я прожил слишком много тяжелых лет, и они давят мне на плечи сильней, чем большая бочка, полная селедки. А последние три года — про них вообще не хочется думать. Единственная наша надежда на Всевышнего. Помнишь, как сказано: все сердца перед тобой благоговеют, все кости мои говорят: кто подобен тебе, Боже? Не дающему бедного в обиду сильному, нищего и убогого — грабителям. — Он вытер слезы. — Да хранит тебя, жену твою и дитя твое всевысший Ягве. — Он поцеловал Беллу и внучку и хотел было уйти, но остановился. — Чуть не забыл. — Он вытащил из кармана промасленный пакет. — Я работал грузчиком на хлебозаводе, и вот дали. Здесь сладкие булочки. Поедите в поезде. — Он еще раз поцеловал всех и ушел.
— Я помню, как в детстве отец возвращался домой, — дрогнувшим голосом сказал Шагал, — и мы, детвора, каждый день ждали его из лавки. Вместе с отцом в дом входили вечер и уют. Он вынимал из карманов пироги и мороженые груши и наделял нас своей морщинистой темной рукой. Они таяли у нас во рту и доставляли куда большее удовольствие, чем если б мы брали их из тарелки... Это уже минуло, — добавил он, — этого уже не вернешь.
Мела поземка. Толпа пассажиров все сильнее напирала. Было много солдат, крикливых баб с мешками. Когда подошел поезд, Шагал с Беллой и дочкой с трудом втиснулись в вагон.
На хлебозаводе Захария Шагал вместе с другими сгружал с грузовика тяжелые мешки.
— Шагал, чего ты сегодня вяло двигаешься? — сказал бригадир. — Не выполнишь норму, снижу расценку, и работу больше не получишь.
Грузовик буксовал.
— Сдай назад! — кричал какой-то рабочий.
Захария взвалил себе на плечи тяжелый мешок. В этот момент грузовик сдал назад. Захария упал без крика и умер сразу. Белая борода его окрасилась кровью, и мука из лопнувшего мешка размокала в кровавой луже.
У входа в старинный дом с колоннами, прежде помещичью усадьбу, полоскался по ветру красный флаг с надписью «РСФСР». Табличка на дверях извещала: «Малаховская трудовая колония детей-сирот, жертв погромов». В доме и во дворе перед домом кипела жизнь, стучали молотки, звенели пилы, на кухне варился суп в большом котле, девочки чистили картошку, стирали белье. В комнате политического просвещения мальчик с серьезным видом читал небольшой аудитории таких же серьезных девочек и мальчиков: «К науке не ведет широкая проезжая дорога, — пишет Маркс в предисловии к «Капиталу». И только тот может достичь ее сияющих вершин, кто, не страшась трудов, карабкается по ее каменистым тропам». А в зале под звуки разбитого рояля весело, с хохотом разучивали Интернационал.
Через заснеженный двор кучка одетых в лохмотья ребят везла на санках сучья.
— Товарищ Шагал, — окликнул Марка один из мальчиков, — сегодня вы должны обязательно присутствовать на выступлении живой газеты! Мы вас будем критиковать за увлечение экспрессионистской живописью.