— Обязательно приду, — улыбнулся Шагал, — если не заболею.
— Товарищ Шагал, — сказал другой мальчик, — я хотел бы вам показать свой эскиз, сделанный, как у этого... про которого вы вчера говорили.
— Чимабуэ, — сказал Шагал. — А как твоя опера?
— Я уже ее наполовину сочинил. Только название поменял. Раньше называлась «Освобожденный труд», а теперь — «К мировой коммуне».
— Этот мальчик, — сказал Шагал Белле, — находится в каком-то постоянном творческом экстазе. Он рисует, сочиняет музыку, пишет стихи. И другие дети тоже полны творческого энтузиазма. Они рисуют в разных стилях. Одни за абстрактную живопись, другие за реализм. Среди них есть даже Малевич, который конструирует свои рисунки. — Шагал засмеялся. — Представить себе не можешь, Белла, насколько мне здесь лучше, чем в витебской академии. Я люблю этих маленьких оборвышей, они набрасываются на краски, как дикие звери на мясо. Они будят у меня аппетит к творчеству, который в витебской академии я совершенно потерял.
— Но тебе надо жить не только творческим хлебом, — сказала Белла, если не заберешь тебя, ты забываешь прийти к обеду. Ты совершенно исхудал, у тебя черные круги под глазами.
— Мне здесь очень интересно, — сказал Шагал, — я восхищаюсь их рисунками, их вдохновенным лепетом. А ведь эти дети — несчастнейшие из всех сирот. Все они пережили страшное. Их швыряли в канавы, бандиты хлестали их кнутами, угрожали кинжалом, которым только что на их глазах закололи их родителей. Сквозь свист пуль и звон разбитых стекол они еще слышали последние родительские мольбы. Вот такие дети очутились передо мной. Они суетятся, перекрикивают друг друга, хохочут, но их глаза не хотят или не могут улыбаться. Я всегда с тревогой смотрю в их глаза.
— А я сейчас с тревогой смотрю в твои глаза, — сказала Белла. — У тебя воспаленные, температурные глаза. Ночью ты сильно кашлял.
— Видно, меня продуло, — сказал Марк, — в доме ужасные сквозняки. Холодно. Можешь себе представить, как во время таких холодов эти детки, маленькие бедолаги, закутанные в тряпье, дрожащие от стужи и голода, шатались по городам, висели на вагонных буферах? А сейчас я учу их рисовать. — Он закашлялся.
— Тебе надо немедленно лечь в постель, — сказала Белла, — я постараюсь найти доктора.
Бородатое лицо, очки. Пальцы касаются тела, выстукивают.
— Тут болит? А тут? Похоже, воспаление легких.
Ветер пробегает по саду. Галки и вороны кричат. Серо-фиолетовый свет падает на холмы. Темнеет.
— Телеграмма, — говорит кто-то.
— Почему так запоздала?
Кто-то плачет.
— Белла, — с трудом поднимает веки Марк, — какая телеграмма? Почему ты плачешь?
— Я не плачу... Тебе все приснилось. Я сейчас поменяю платок на голове.
Прохладные пальцы Беллы, прохлада свежего платка. Слышны тихие голоса.
— Телеграмма... Где?.. На небе... Посмотри в окно... Видишь из окна комнаты небосвод, расчерченный огромными многоцветными квадратами, линиями, кругами, меридианами? Видишь, меж этими линиями начерчены какие-то знаки? Читай... Москва. Точка, — шевелит губами Шагал. — Берлин. Точка. Нью-Йорк. Точка. Рембрандт. Витебск. Миллион терзаний.
— Я всегда был уверен, что Рембрандт меня любит, — радостно говорит Шагал, — и Витебск тоже.
— Все цвета кусаются. Кроме ультрамарина, — говорит кто-то.
Шагал поворачивается с боку на бок.
— Это голоса моих картин, — говорит он, — на моих картинах все люди безумны... Почему ты плачешь, Белла?
— Сейчас тебе будет лучше...
Прохлада опускается на лоб.
— Я лежу меж двумя мирами, — говорит Шагал, — небо уже не синее. Слышишь, оно шумит в ночи, как большая морская раковина, и блестит ярче солнца? Солнца... Я хочу солнца...
Весеннее солнце светит с ясного голубого неба. Исхудавший Шагал в повисшей на нем одежде объясняет на лесной поляне детям, указывая на большие кубы и квадраты, выстроенные из досок и раскрашенные в разные цвета:
— Возьмем две одинаковые формы. От цвета зависит, плоской ли выглядит форма или объемной. Из-за интенсивности краски возникают новые чувства.
— Товарищ Шагал, — спрашивает один из мальчиков, — можно ли найти формулу краски, от которой люди будут испытывать чувство радости и станут добрыми друг к другу?
— К сожалению, я не знаю такой краски, — отвечает Шагал. — Истина в том, что в живописи, как и в других искусствах, нет ни одного, хотя бы маленького, способа, который мог бы быть превращен в формулу. Как-то я вздумал определить раз и навсегда дозу масла для разбивки краски. И не смог этого добиться. Допустим, из теории известно, что фиолетовые тени происходят от противопоставления желтых и голубых, но в действительности это еще не все. Нужно еще нечто необъяснимое, чтоб создать истинный фиолетовый цвет. — И, обмакнув кисть, Шагал начал наносить на белый квадрат фиолетовый цвет.