На Брянском вокзале Москвы была обычная давка, но на специальной платформе, откуда должен был отправиться поезд «Москва — Варшава», царили чистота и тишина. У сверкающих лаком вагонов рядом с проводниками стояли чекисты, проверяли паспорта.
— Госпожа Литвак, — сказал Анне мужчина в кофейном пальто и кофейной шляпе, — до отхода поезда осталось пять минут. Вы еще должны пройти контроль.
— Я подожду, — сказала Анна. — Человек, с которым я намерена ехать, запаздывает.
— Госпожа Литвак, — тихо сказал мужчина, — это может быть ваш последний шанс. Новых возможностей мы вам гарантировать не можем.
— Я подожду, — сказала Анна.
Ударил колокол, засвистел кондуктор. Пограничники стали, загораживая вагонные подножки, чтобы кто-нибудь не вскочил в последний момент в вагон без проверки. Анна с тоской посмотрела вслед огням последнего вагона.
Шагал с семьей ехал за границу. На пограничной станции доели последний борщ, который подавали в солдатских котелках. Кондуктор с маленькой лакированной сумочкой у немецкого темно-коричневого вагона, проверив билеты, сказал: «Битте». Это уже была заграница. В вагоне продавец газет выкрикивал: «Бэ Цэт» — последний выпуск! Коммунистический митинг в Берлине! Подробности побега кайзера Вильгельма в Голландию! Кровавая драма на Прагер-платц».
Но за окном по-прежнему неслись все те же сосны, которые сопровождали поезд и в Польше. Польша, впрочем, была по нынешним временам уже заграницей.
— Я надеюсь, что моя телеграмма дошла и нас в Берлине встретят, — сказал Шагал. — Мой друг Рубинер еще год назад написал мне, что я в Германии теперь знаменит и картины мои высоко ценятся. Значит, можно надеяться на приличные деньги.
— Нельзя ли купить молока или хотя бы чаю? — спросила Белла у кондуктора.
— Нет, мы продаем только пиво, — сказал кондуктор.
— Но ведь я не могу дать ребенку пиво, — сказала Белла.
— О, кинд, — сказал проводник, — яволь. — Он ушел и вернулся с кружкой
кипятка, банкой сгущенного молока и пачкой печенья. Шагал, прочитав цену
на банке и печенье, протянул деньги. — Найн, — сказал проводник, — дас ист вениг, мали, мали.
— Но ведь написана цена, — удивился Шагал.
— Это вчерашние цены, — сказал кондуктор, — за ночь марка упала.— И назвал цену во много раз больше.
— Хорошо, что я купила в Польше сухарики, — сказала Белла, — возьмем только молоко.
— Видно, на немецкие деньги нельзя рассчитывать, — сказал Шагал.
Может, Вальден заплатит мне в долларах?
— Если он тебе вообще заплатит, — сказала Белла. — Может, он предполагает, что с тебя вполне довольно славы.
Вагон был полупустой, какая—то старушка впереди да подметальщик, который тщательно подметал пол. Но на ближайшей станции вошли пятеро: трое мужчин и две женщины. У всех были веселые, раскрасневшиеся лица. Они сразу открыли окна и громко запели что-то бравурное, подставляя лица ветру.
— Давай пересядем подальше, — тихо сказала Белла. — Нельзя ли перейти в другой вагон? — спросила она кондуктора.
— Это запрещено, — ответил кондуктор.
— Но здесь слишком громко поют.
— Петь в вагоне не запрещено, — сказал кондуктор.
— Разве это порядок? — возмутился Шагал. — Мы едем с ребенком.
— У нас в Германии свои порядки, — сказал кондуктор, — мы не можем приспосабливаться к иностранцам. — И, проходя мимо веселой компании, подхватил припев:
— Неуо, Reyo, Reyo-Reyo-Reyo.
— За дух военного товарищества, — сказал толстый мужчина и поднял откупоренную банку с пивом. — Скоро все станет иначе. Возродить Германию могут только рабочие. Немецкий социализм. Ты слышал в Мюнхене на митинге Дрекслера?
— Нет, — сказал другой мужчина, — я не знаю Дрекслера. Кто это такой?
— Это простой слесарь железнодорожных мастерских, — сказал толстый, — но он говорит так, что хватает за душу. Каждому немцу хорошую работу, всегда полный кухонный горшок и многодетную семью. — Он глянул на одну из девиц и громко запел другую песню. Все хором подхватили.
Потом шумная компания начала играть в странную игру. Мужчине завязывали глаза, он ложился под скамейку, одна из девиц ложилась на скамейку, и мужчина должен был рукой попасть под юбку, но всякий раз под хохот камарадов попадал мимо. Шагал, чтобы как—то отвлечься, вынул книгу и начал читать. Вдруг один из веселящихся с большими кайзеровскими усами, возвращаясь из туалета, подсел к нему и спросил:
— Что ты читаешь?
— Стихи, — ответил Шагал.
— О, стихи я люблю. Какого поэта?
— Тютчева.
— Тютче? Комише намэ. — Он неожиданно выхватил книгу и выбросил в окно. — Зинген, — сказал он пьяно, — ин Дойчланд але зинген дойче лидер.