— Я найду такси, — сказала Белла, — у нас нет другого выхода. — Она надела пальто и пошла к дверям.
— Белла, — позвал Шагал, она остановилась. — Белла. — Он обнял и поцеловал ее.
— Не надо, Марк, со мной прощаться. Все будет хорошо.
— Мне страшно, — сказал Шагал, — мне страшно за тебя, за нашу дочь, за себя, за весь этот сумасшедший мир. В префектуре, где я получал вчера визы, висит объявление: «Всем иностранцам пройти регистрацию». Конечно, имеются в виду в первую очередь евреи.
— Но ведь у нас приглашение нью-йоркского музея современного искусства, — сказала дочь.
— Плевать они хотели на современное искусство, — сказал Шагал, — и на всякое другое тоже. Теперь, когда даже Париж, столица пластического искусства, куда все художники мира имели обыкновение ездить, мертв, какое дело провинциальному префекту до искусства? И вообще кому где теперь дело до искусства? Я недавно случайно узнал у одного немецкого эмигранта, что Вальден — помнишь, немецкий художник, который встречал нас в Берлине? — погиб под Магаданом в советском концлагере. А ведь он так любил Советскую Россию. Весь мир обезумел. Просто некуда скрыться. Разве что Америка осталась.
— Тем более нам надо спешить, чтобы уехать в Америку, — сказала Белла. — Я пойду искать такси. — Она вышла.
Наступила тишина. Слышно было, как на улице кто-то громко говорил по-немецки.
— Где она найдет такси? — шепотом сказала дочь. — В городе нет бензина.
— Зачем я ее отпустил? — тихо сказал Шагал. — Я никогда себе этого не прощу. Я, мужчина, прячусь, а жена ушла на опасную улицу.
— Сейчас везде опасность, — прошептала дочь.
На лестнице послышались тяжелые шаги. Громко заговорили по-немецки, громко захохотали.
— Майи зюсер, — сказала женщина по-немецки с французским акцентом.
Шагал молился, беззвучно шевеля губами. Тяжелые шаги начали удаляться, хлопнула дверь. Наступила тишина. Наконец послышались легкие шаги на лестнице. Осторожно постучали в дверь.
— Быстрей, — сказала Белла, — я нашла почтовый автомобиль, я отдала шоферу кольцо, а в порту я обещала отдать ему свои серьги.
На сцене нью-йоркского театра «Метрополитен-опера» шла репетиция балета Стравинского «Жар-птица». Среди скал на горе высился замок злого царя Кащея Бессмертного. Медленно появляется Всадник ночи на черном коне, сам в черном. Когда он удаляется, темнеет. Только золотые яблоки на дереве светятся. Но тотчас же сад освещается ярким светом от Жар-птицы. Иван-царевич в погоне за Жар-птицей всюду натыкается на окаменелых чудовищ.
В зале за столиком рядом с балетмейстером сидели Шагал и Белла.
— Вот пример звучащих форм, — говорил Шагал, — живопись должна откликаться на музыку.
— Однако надо помнить о третьем измерении, Марк Захарович, — сказал балетмейстер, — о глубине сцены. Зритель сидит .в зале, а не стоит на расстоянии нескольких вершков, как на выставке.
— Пусть какие-то подробности будут потеряны, — сказал Шагал, — но без этих подробностей не создать общую гамму красок. Золотые яблоки, свет луны, костюмы Жар-Птицы и Ивана-Царевича — все это должно пылать, сверкать искрами. Огневой образ балета Стравинского — пожар... Чувство пожара мне близко с детства, я ведь родился во время пожара... Как я любил витебские пожары! — сказал вдруг Шагал, мечтательно улыбнувшись. — Помнишь, Белла, наши витебские пожары?
— Я помню, как горела синагога, — сказала Белла.
— О, пожар в синагоге, — улыбнулся Шагал, — какая это прекрасная картина, уютный далекий пожар рядом с нынешними злыми пожарищами войны. Это так успокаивает. Наш мирный город. Мутновато-синее, почти черное небо. Слева чуть синее. А сверху лучится божественный свет.
— Таких подробностей я не помню, — сказала Белла, — у меня, к сожалению, не так развита творческая фантазия.
— Я не люблю определение «фантазия», — сказал Шагал, — я против понятий «фантазия» и «символизм». Весь наш внутренний мир — это действительность, причем более возможная, чем мир, который мы видим...
— Извините, Марк Захарович, — сказал балетмейстер, по ступенькам поднялся на сцену и обратился к мальчикам в костюмах рабов: — Рабы появляются большим прыжком с поворотом в воздухе, с поджатыми ногами... Показываю. — И прыгнул с большой высоты, опустившись на корточки. Мальчики-рабы вслед за балетмейстером начали прыгать вниз. — Я думал, что сломаю себе голову, — тихо сказал балетмейстер Шагалу, — во время репетиции на гладком полу все хорошо выходило, но на сцене надо прыгать сажени две с высокой скалы. Действительно можно струсить.