— Папа, ты еще не рассказал про секрет синей краски, — говорит Марк.
— Видишь, сынок, отец спит, — говорит мама.
— Он всегда засыпает в этом месте, — говорит Марк.
— Сынок, поговори со мной, — просит мама.
Одна мамина рука на столе, друга на животе.
— О чем говорить, мама?
— Спроси меня что-нибудь. — И рукой, лежащей на столе, поправляет свою высокую прическу.
— Я не знаю о чем, мама.
— Спроси ты, Давид.
Но Давид склонил уже голову, тоже засыпает.
— Все спят. Что у меня за дети, и поговорить не с кем. Если не хотите говорить, подпевайте мне. Споем песню про раввина.
Мама начинает тихо петь, но подпевает только Марк, все остальные спят. Вдруг мама прерывает песню и начинает плакать.
— Почему ты плачешь, мама? — спрашивает Марк.
— Мне жаль тебя. Что с тобой будет в жизни? Я хотела бы, чтоб ты стал грузчиком. Но, дитя мое, разве можно быть грузчиком с такими слабыми плечами? Откуда это в нашем роду?
Ночь. Весь дом спит. На улице дождь и ветер. Стучит форточка. От шума дождя и стука форточки Марк просыпается. Кто—то идет по темной улице, слышны чьи—то шаги. Кто может гулять в такой дождь? Внезапно некто подходит к окну.
— Бабушка Хана, — испуганно шепчет Марк и толкает спящего Давида. — Смотри, смотри, Давид, покойная бабушка Хана пришла к нам.
Давид поворачивается на другой бок и продолжает посапывать во сне. Бабушка Хана заглядывает в форточку.
— Дочь моя, — зовет она маму, — дочь моя, зачем ты оставляешь распахнутыми окна в такой дождь?
Бабушка Хана с грохотом захлопывает форточку. Марк в испуге встает. Слегка покачивается висячая лампа, в углу мрачно темнеет диван, таинственно блестит зеркало. На цыпочках Марк подбирается к двери родительской спальни. В глубине спальни страшно храпит отец с открытым ртом и задранной кверху бородой. Мама спит рядом, толстенькая, маленькая. Грохочет гром. Весь мокрый старик в белой одежде с нищенской сумой стучится в дом. Мама берет кусок хлеба и, приоткрыв дверь, протягивает старику. Ничего не говоря, он бьет ее по руке. Хлеб падает на землю, и старик тотчас исчезает.
— Мамочка, — тихо шепчет Марк, — я боюсь.
— Чего тебе? — сонным голосом спрашивает отец.
— Я боюсь… Приходила бабушка Хана, искала маму.
— Иди спать, — говорит отец.
— Захария, надо посмотреть на детей, — говорит мама, — я видела плохой сон. Приходил нищий старик, бросил хлеб, который я ему подала, на землю. Вдруг это к болезни? Тебе ничего не болит, сынок?
— Спите, спите, — повторяет отец и вновь начинает храпеть.
Мама прикладывает ладонь ко лбу Марка, заглядывает ему в горло.
— Я хочу к тебе, мама, — говорит Марк.
Мамины груди похожи на подушки. Марк кладет голову на такую грудь—подушку.
— Мама, завтра Зуся со своим отцом Элей едет на ярмарку. Можно провожу его хотя бы до моста?
— Если у тебя не будет болеть горло, сынок, — сонно произносит мама.
Убаюкивающе стучит в окно дождь. Тихо. Все в доме спят.
На телеге, груженной товаром, ехали Марк и Зуся. Эля правил лошадью. Солнце уже было низко, из—за домов слышался густой колокольный звон.
— В православном монастыре уже звонят, — сказал Эля, — поздно выехали.
Он хлестнул лошадь, она побежала резвей. Но на перекрестке телегу задержал городовой.
— Куда прешь, чесночное племя? Не видишь, крестный ход?
По Двине плыли украшенные коврами лодки. На передней — духовенство и певчие. Следом на лодках с хоругвями плыли монахи и публика.
— Православную Пасху свою справляют, — сказал Эля и тихо добавил. — Чтоб они пропали со своим Христом! Из—за них придется в пути ночевать, в корчме. Приедем на ярмарку только утром, место хорошее не займем. Чтоб они пропали с их распятым байстрюком! — добавил он опять тихо.
Лодки пристали к берегу, и процессия по тропке начала подниматься к монастырю. Слышны были пасхальные каноны и звон колоколов.
— Красиво поют, — сказал Марк, глядя на проносимые мимо хоругви с ликами Христа и Божьей матери. — А правда, что Христос был еврей и мать у него еврейка?
— Он был байстрюк! — зло ответил Эля. — У него не было законного отца. Мать его на стороне нагуляла.
— А на какой стороне нагуляла? — спросил Зуся.
— Что ты спрашиваешь глупости? — сердито сказал Эля и беспокойно посмотрел на длинный крестный ход, загораживающий дорогу. — Ах, не успеем засветло на ярмарку приехать, придется в корчме ночевать. Вот и новые расходы.