Брекен, все это время таившийся в туннеле, бесшумно направился к выходу. Он следил за Меккинсом, потому что судьба малыша была ему далеко не безразлична. Если бы из леса вышел барсук или страшной темной тучей явился бы сам Мандрейк, Брекен не раздумывая вступил бы с ними в бой, чтобы его сын, которого нес в своих зубах Меккинс, остался цел и невредим.
Так, не замеченный никем, он охранял своего сына. Пробравшись в туннель вслед за Меккинсом, он долго всматривался в кротиху, лежавшую на земле, однако смог признать ее только после того, как Меккинс назвал ее по имени, настолько она изменилась за это время. С замиранием сердца он наблюдал за тем, как кротенок пытается привлечь к себе внимание матери, место которой теперь заняла Ребекка. Он услышал и его пронзительный вой, пробудивший Ребекку, которая приняла наконец его сына как собственного.
Только после этого Брекен покинул сырую нору. Он осторожно выбрался на поверхность в этой самой темной и влажной части леса и направился на юг, туда, где высился холм и где располагалась Древняя Система, с которой, как ему казалось, он теперь был связан навек.
Глава двадцать первая
Они дали кротенку имя Комфри — Окопник — по названию того растения, которое росло на лесной опушке неподалеку от норы и, по словам Келью, позволило Ребекке дождаться возвращения Меккинса из его похода к Камню.
Кто бы мог подумать, что этакая крошка может доставить столько хлопот, — все три крота целыми днями только и делали, что тряслись над ним, и относительно успокоились лишь тогда, когда он стал уверенно сосать грудь Ребекки и издавать звуки, подобающие растущему, а не умирающему кроту.
Ребекка заботилась о кротенке и была с ним очень ласкова, однако Меккинс видел, что свет, некогда озарявший ее душу, померк и на смену ему пришли безысходная печаль и потеря веры в жизнь, которой она прежде так восторгалась.
Наступил ноябрь. Меккинс уже не мог оставаться в норе Келью, у него были неотложные дела в Болотном Краю, помимо прочего (вслух об этом он не говорил) он хотел узнать, разыскивают ли Ребекку подручные Мандрейка, и если да, то где и как.
— Не беспокойся, Меккинс, — заверила его при прощании Келью, — я за ней присмотрю. С Комфри теперь все в порядке — разве что слабоват он пока немного... Но и у чахлых растений есть цветочки, верно? Ребекка со временем придет в себя, вот увидишь.
Меккинса очень поразила та перемена, которая произошла с Келью с той поры, как в ее норе появились сначала Ребекка, затем Комфри. Их присутствие словно вдохнуло в старую кротиху новую жизнь — теперь она уже была не испуганной и замкнутой, а энергичной, деятельной и собранной. «Чего только на свете не бывает...» — думалось Меккинсу, когда он покидал нору Келью, и от этой мысли у него почему-то становилось теплее на сердце.
Когда Меккинс вернулся в Болотный Край и услышал о событиях, происходящих в системе, он подумал о том, как права была Роза, когда предупреждала его о приближении черных дней. Эти дни уже наступили. Ужас и страх владели Данктоном: боевики, которые по большей части являлись выходцами из Вестсайда, стали настолько серьезной силой, что окончательно потеряли всякое чувство меры.
Уже не раз и не два они совершали нападения на истсайдцев и жителей Болотного Края; было отмечено несколько случаев захватов туннелей бандами боевиков и даже одно убийство, происшедшее не где-нибудь, а в Бэрроу-Вэйле, единственном месте во всей системе, где кроты, находящиеся на нейтральной территории, могли, казалось бы, чувствовать себя в безопасности.
Корнем всех проблем были изменения, происшедшие с Мандрейком, начавшиеся, как поговаривали в системе, после той ночи, когда он и Рун расправились с выводком Ребекки. В первые дни владычества Мандрейка правом убивать других кротов обладал только он. Он жестко контролировал всех своих подручных, которые набирались им самим и подчинялись только ему. Однако постепенно и незаметно доступ к верховной власти получил и Рун. Выступая в роли своеобразного буфера между боевиками и Мандрейком, с течением времени он сумел сделаться необходимым для обеих сторон. Скажем, такой крот, как Буррхед, предпочитал иметь дело именно с Руном, а не Мандрейком, который стал еще более непредсказуем, чем раньше. В присутствии Мандрейка Буррхед чувствовал себя последним идиотом, с Руном же находить общий язык было куда проще.