Говорил, а глаза с тоской смотрели на Дашу. Другое бы, поди, сказал, кабы не было Степана рядом.
— Пойдем, пока мать не ушла на работу, — поторопил Степан дочку.
— Ну, заходи, — беззаботно пригласила Даша Афоню. Это семейного-то человека! Чего ему делать у них?
Тому бы отказаться, недосуг, мол. А Манухин просиял: зайду.
Вовсе, видать, одурел. И опять начал плести бредни про то, как искал ее в городе, да квартирная хозяйка сказала, что послали Дашу в колхоз.
— Ага, мы ездили на субботу и воскресенье, — откликнулась Даша и начала рассказывать, как они сено заготовляли, что она Лубяну вспомнила, села на трактор и погоняла всласть. Все удивились, что она так справляется с трактором «Беларусь».
И еще бы она могла говорить. Афоня-то рад был бы ее без останову слушать, да Степан напомнил о себе:
— Пойдем, Даш, мать не успеешь застать.
Такой вот получилась встреча с дочерью.
Андрей Макарович при случае говорил Степану об Афоне Манухине:
— Сохранили семью.
Степан уводил в сторону свой взгляд. Сохранили ли? Ездил Манухин в город. Наверное, у Даши был. И с натугой, ой с какой натугой живет он. Недаром до поздней ночи сидит да слушает песню про рощу золотую.
Сам будто сказал Андрею Макаровичу, что надо было ему, не глядя ни на что, очертя голову лететь за Дашей, да совесть не позволила. Клянет теперь себя.
Какое-то чувство неловкости и боязни вызывал теперь у Степана приезд дочери. Жила она вдали от дома, а наведывалась почти к каждым праздникам. Приезжает, но почти никуда не ходит. В кино с Нинкой сбегают — и все. А так матери помогает помидоры солить, лук по старым капроновым чулкам рассовывает или опять у Нинки торчит, для Люськи платья кроит да шьет и сама же в город их ей отвозит.
Из своей родной деревни Сибирь, в память о ней, привез Степан и посадил возле дома черемуху. Пусть под окном растет, напоминает про деревню. А она стала свет застить. Вовсе темно от нее. Дождался осени, окопал и перенес ее в самый угол одворицы. Может, там приживется. Вырубать не стал, хоть и редко приживается взрослое-то дерево. Он его с обережью перенес. Надеялся — прирастет. И все-таки засохла черемуха. Пришлось новую, молодую везти да садить. Никому не говорил Степан, даже Ольге, а напоминала эта засохшая черемуха Дашкину судьбу.
Больно уж тоскливой да задумчивой она стала.
Раньше никуда не ходила Даша, а тут в первый же вечер ушла на реку. Сказала, что на реку. В Лубяну много на лето приехало отпускников, девчонок, с которыми она вместе в школе училась. Не маленькая, чего за ней смотреть. Не потеряется. Пусть побродит с подружками у реки, в Доме культуры потанцует. Но не все оказалось так, как они с Ольгой меж собой порешили. Ночью Ольга растолкала Степана:
— Гляди-ко, отец.
Степан, покачиваясь на сонных ногах, прошлепал к боковому окошку. Около прясла стояли двое. Ясно — они, Дашка и Манухин.
— Нет ума у девки, опять с ним ведь, — сказала Ольга и хлопнула себя по бокам.
Степан как был, в одних трусах, так и хотел выскочить, огреть чем ни на есть Афоньку, прогнать и наперед отучить волочиться за его дочерью.
Ладно, удержала его Ольга. Она босиком прошла через сенцы, послушать. Может, донесется чего? Потом рассказывала Степану: Афанасий говорил Дашке про то, что вот, дескать, поторопился он жениться на Алевтине, надо было обождать, дураком себя называл и колотил кулаком по жерди, будто руку всю собирался расхлестать.
— Ну, а как бы ты меня ждать стал? — спросила его Даша. — Ведь ты не знал, что мы с тобой встретимся? Я ведь маленькая была. Ты тогда меня или не замечал или просто говорил: «А-а, семаковская Даша! Растешь?» А я говорила: «Расту, дядя Афанасий». Вот и выросла большая, да глупая, женатого полюбила.
Потом Манухин убивался, верил и не верил Даше.
— За что ты, — говорит, — меня любишь, Дашенька? Я ведь уже старик по сравнению с тобой. Сорок один мне год.
А Дашка:
— Нет, ты, Афоня, добрый, красивый. Глаза у тебя очень хорошие. Ты молодой и красивый.
— Нет, Дашенька, я уже в таком возрасте, когда про глаза-то ни к чему говорить, уж вовсе неважно, какого они цвета, — отвечал он.
— Нет, важно, — сказала Даша. — Они у тебя красивые, умные.
Тут Ольга не выдержала, скрипнула дверью, позвала Дашку. А Даша, вместо того чтобы сразу домой бежать, как раньше бывало, когда ее с парнем замечали, взяла Манухина под руку, отвела в тень тополей, и еще о чем-то они говорили. А может, и целовались. Кто их знает. Из окошка-то уже не видно Ольге было.
«Хоть бы она там, в городе-то, поскорее нашла какого-нибудь парня. Может быть, прекратилась бы у нее эта любовь к Манухину», — думал Степан. Ольге сказал. Оказывается, и она думала про то же самое.