— Ну чо ты, Степ, не спишь? — сердилась Ольга. — Куришь да куришь.
— Не сплю — и все, — сердито отвечал он и опять дымил, уйдя за заборку. Выучка снохи Вели все-таки сказывалась. В белой половине избы только из-за расстройства закуривал.
«Свихнется Кирилл Федорович. Свихнется», — думал Степан и жалел бедолагу директора. Решил, что надо об этом капитально с Зотовым поговорить. Должен он понять. Ведь на добро же ему. Надо поговорить.
В конторе был ремонт, и все перепуталось. Счетоводы и специалисты сидели где попало. Баб и девок в замазанных белилами комбинезонах было больше, чем конторских. Сказали ему, что Зотов теперь сидит в Доме культуры, в кабинете, где есть телефон.
Степан заглянул в клубный кабинет. Там сидел не тот человек, кого ему было надо. Склонился над «боевым листком» Санька Макин. Волосы на голове у него были покрашены в медный цвет. Вовсе измодничался парень.
Степан от нечего делать вчитался в Санькину писанину.
«Заготовка кормов, набрав максимально высокие темпы, достигла апогея. Теперь находится в кульминационном напряжении и идет к концу», — говорилось в листке.
— Гладко ты шпаришь, Сань, только где к концу-то? Ишшо на заливные луга не выезжали, а там главное-то сено.
— Там не в счет, — сказал Санька. — Там опять достигнет апогея. По этапам пойдет.
— Ладно, — махнул рукой Степан. — Где Зотов-то?
— К одиннадцати всех специалистов вызывал, так, наверное, будет, — сказал младший Макин.
Степан вышел на улицу, сел в сторонке в зеленоватом сумраке тополей. Почему-то теперь ночные его думы показались ему совсем не такими тревожными. Чтобы Тараторка из-за мешка посыпки подвел Зотова? Зотов не дурак! Может, не ждать его, разговора не затевать? Сам знает, не маленький. Но он не сдвинулся с места, ждал.
Из библиотеки вышли две девчушки. Одна тощая, верткая. Шла и на ходу вслух читала книгу. Вторая, коротенькая, видно, безотказная, тащила и за себя, и за подружку целую пачку книг и, запрокинув голову, преданно слушала, что читала длинная.
«Чьи это девки-то? — подумал Степан. — Да ведь Матвея Прохорова они. Когда дрова привозил, видел. Надо ему привезти еще дровец-то. С такой семьищей зимой мерзнуть станет».
Задумался Степан и чуть Зотова не проглядел. В дверях уже задержал его:
— Поговорить бы, Кирилло Федорович.
— Ну что, изменил свою принципиальную позицию? — с холодком спросил директор.
— Не, не про то я, — замешкался Степан, потому что людно уже было около Дома культуры. — Не к хорошему это тебя приведет, Кирилло Федорович. Ведь подсудные такие дела. С малого.
Зотов оборвал Степана:
— Ты думаешь, о чем говоришь?
— Дак ночь не спал.
— Еще ночь не поспишь, так вовсе свихнешься. Иди проспись! — крикнул он.
Степана обдало жаром. Никогда эдак-то директор с ним не разговаривал. Всегда с уважением, а тут как на пьяного прикрикнул. Нет, не принес успокоения этот разговор, а вовсе его расстроил. Да и слово свое Зотов сдержал: с трактора не снял, а вот с заготовки кормов перевел. В отместку, видно. Все-таки от задуманного — и Тимоню, и банкира обеспечить комбикормами — не отказался. Другой человек мешки с комбикормом для них возил.
Совсем рядом с дорогой, между Лубяной и мостом через Чисть, был старый карьер. Зотов приказал возить оттуда гравий и засыпать самые гиблые места. На новую дорогу, пожалуй, долго еще не хватит силенок, так хоть сносный проезд по старой сделать. Вот и возил теперь Степан гравий по узкой лежневке, настланной через моховое болото.
С лежневки выскакивал тракторок на дорогу, и тут уж Степан сам решал, где лучше высыпать гравий. Работа эта была тяжелая, а вовсе не денежная. Вот как ссориться с директором! Ездил Степан вдали от всех, и неперегоревшая обида мучила его, будто изжога.
Под вечер выехал он последний раз на дорогу. Уже темнело. Прошел к Чисти ополоснуть руки. Натруженные совковой лопатой ладони отдыхали в воде. Место это было тихое, река делала изгиб и выходила напрямую к Лубяне. Вспомнилось, что вот точно здесь давно-давно, еще до женитьбы, но уже ухаживал он тогда за Ольгой, приключилась смешная история.
Было это вроде в июле. Дни выдались жаркие, парные. Он возился у своей «хлопуши», измазался, как трубочист. Надумал немного обмыться, да и вовсе сморил его банный жар. Подошел к знакомому омуту, начал с потного тела сдирать рубаху. Содрал и замер: с того берега, не видя его из-за меловых кустов ивняка, опасливо входила в воду Ольга. Без всего. Белая. А из мглистой глубины, так же стыдливо защищая рукой грудь, появлялось отражение. Такая же высокая, белая красавица. Эдаких, какой она показалась, в музеях выставляют в мраморном виде.