Тут Веля показала себя:
— Сейчас же едем за ним!
Степан упирался. Пусть бы парень переночевал в шалаше. Но не тут-то было.
— Едем, едем, едем, — одно и то же повторяла сноха.
Ничего не оставалось Степану, как гнать свои трактор «Беларусь» за пятнадцать километров в луга.
Приехали под вечер. На берегу реки горят костры, пахнет дымом, свежей ухой. Вон и ребятишки, купают лошадей. Алик со своей Волгой резвится, бултыхается. Веля, как увидела сына, руки заломила, запричитала:
— Аличек, милый, ты живой! Дорогой мой мальчик! Иди сюда.
Алик нехотя слез с лошади, насупясь, подошел к матери.
— Я думала, ты утонул. Ой-ой, ты живой, мой милый! — И заревела.
— Не утонул, — скривился Алик, — Волгу я купаю.
Веля обнимала его, гладила по голове, целовала.
Алик стеснялся материных ласк и слез. Вырывался, чтоб спастись от ее обнимок.
— Ну, погоди, мам, ну, я Волгу покупаю.
Ему, видно, было не по себе, что мать целует его у всех на виду. И Макин Вовка, не больно привычный к этакому, таращит свои желтоватые, как у отца, охальные глаза.
— Никаких купаний! — взбеленилась Веля. — Поедем сейчас же, Алик! Хватит, я натерпелась.
— Ну дай парню лошадь-то докупать, — вступился за внука Степан. И напрасно. Веля ударилась в слезы:
— Вы все хотите, чтоб у меня был инфаркт. Я и так на валерьянке живу.
Степан отмахнулся: делай как знаешь.
Его звали к костру. Егор Макин заманивал, показывая двумя пальцами, чего полагается к ухе, но пришлось отказаться. Упреков от снохи не оберешься. Взглянул только: хорошо устроились, шалаши просторные. Вон уже три стожка выросло.
Наконец Веля заполучила Алика.
Ехал он в Лубяну насупленный. Глядел в окошко и не отвечал на материны вопросы, ничего не говорил, когда она, утешая его, рассказывала, что отец обещал ему купить какой-то желанный радиоприемник. Понимал внук: все это, чтоб забыл он про луга, про свою Волгу.
А будь Степанова воля, позволил бы он побыть внуку ночь-другую в шалаше. Но ничего не поделаешь: мать есть мать. Дедово слово тут десятое.
Дома Алик не выдержал, разревелся.
— Я никогда больше тебя слушаться не буду! — крикнул он матери.
— Успокойся, Аличек, успокойся, миленький. Ты весь дрожишь. Наверное, простыл в реке?! Еще заболеешь.
— Ну и пусть, — крикнул он, — пусть! Я нарочно сам простыну, чтоб умереть. — И хотел куда-то бежать.
Веля перехватила его. Алик вырывался из рук, но она его не выпускала. Когда он успокоился, она подняла его и унесла на кровать, укутала одеялом. Хотела лечь рядом, но Алик крикнул:
— Уходи! Я не хочу с тобой спать. Не хочу.
Веля поднялась, сердитая вернулась из сеней в избу.
— Это вы мне испортили мальчика, — сказала она.
Степан ничего не ответил. Он отправился курить, а Ольга, виноватая и притихшая, ушла в кухню утирать слезы.
— Вы слышите, испортили, — внятно сказала Веля.
Степан сделал вид, что не слышит.
Нынче деревня просыпается поздно, не то что в прежнее время, когда все делали вручную да на лошадях. В семь часов, как в городе, оживает Лубяна. А Степан и в это время встает с опаской. Босиком выходит на крыльцо с сапогами в руках. Сноха опять сделала выговор за то, что вчера он разбудил топаньем. Вот, сундук, сорок грехов, стукнуть нельзя!
Утром звуки гулкие, так сапоги Степан обувает с обережью. Рукомойником боится шеборчать, одной рукой штырь держит, а второй воду в горсть да на лицо. Смех и грех!
Встает Веля, когда уж он наработаться успеет, прикатит на обед. Пройдет сноха мимо него сонная, растрепанная, недовольно бросит:
— Опять, папаша, мне ваш петух спать мешал, — и потянется. Знать, еще не выспалась.
Степан глаза отведет: тьфу, сундук, сорок грехов, халат не застегнут у нее.
Но гостье он угождал, создавал тишину. Петуха в подполье посадил. Может, не расчухает тот в темноте, не поймет, когда рассвет займется. Да, видно, не одним зрением петухи зарю чувствуют, потому что в положенное свое время так рявкнул под полом, что Степана с постели сбросило. Выпустил поскорее петьку на волю. Тот не спеша выпрыгнул из западни, огляделся.
«Ко-ко-ко», — постукал шпорами, опять поглядел: что, мол, съел?
Вот какой хитрован этот петух.
Попробовал Степан приспособить аптечную резинку. Клюв петуху замотал. Не откроет клюв — не запоет. Ночь прошла тихо, а на следующую снова петух заорал. Пришлось посадить его в дальнюю кроличью клетку. Слышно, что орет, но не так ясно, сноху не будит.
Не нравилось Веле, что все время у Ольги и Степана проходило в работе. Прибежит Ольга из своей столовой — тяпку в руки и впробеги окучивать картошку. Уж вдругорядь подгребает. Веля тоже сходила раз. На первых двух рядах выдохлась, сбросила платье, в одной рубашке стала работать. Не помогло, в трусах осталась. Все равно жарко. Быстрехонько мозоль себе набила. Большущую, с рыбий пузырь, и ушла под старую березу, в холодок, отдыхать. Не ожидала, что такая работистая картошка. Обиделась.