Сказал Ольге, что картошки на базаре задешево полно, не берут. Потом узнала она, что Егор свою картошку раскатил, стала Степана посылать. Как ни гнала его, больше не поехал. Да пусть она сгниет, эта картошка, только бы не слышать обидных слов.
И вот теперь сноха, почитай, то же говорит. Вот как смотрит: кулак он, барыга.
Знала бы, какие настоящие-то кулаки были. Вон Тюляндин, в дому у которого теперь медпункт, по три мужика в батраках держал. По улице шел, никого не замечал. Когда раскулачивать стали, сам и маслобойку, и мельницу сжег. Вот этот за свою копейку мог задушить.
Сама сноха навела его на ссору.
Выпил Степан с Егором Макиным, явился домой навеселе. Егор дожал ржаное поле, выдали ему премию — пятерку. Само собой, на поллитру намек.
Веля опять начала Степана частником подшивать. Кулак да частник.
Он взял и грохнул табуреткой о пол. Посильнее, чем прежде. И, чтоб приструнить сноху, строго сказал:
— Штоб этого больше, сундук, сорок грехов, не слышал я. Ишь моду взяла, сикуха! Усеки язык. В гостях живешь, и нечего со своим уставом лезть.
Вот этого и не надо было говорить: раскаивался Степан, да не тут-то было. Сноха в слезы, в стоны:
— Алик, мы здесь чужие. Уезжаем, Алик!
Притащила чемоданы, ревет и бросает вперемешку со слезами свои кофточки да купальники. Степану впору хоть на колени перед ней падать. Ольга туда же, на него насела.
— Ишь, расходился! Да я тебя, старого, — и полотенцем по спине, — чтоб не видела эдакого бедокура. Убирайся куда хошь.
У самой глаза смеются, а до смеху ли.
Степан ушел от греха подальше. Сел в дверях хлевушки на порог. Вот дал бог сношеньку. Вон как его чихвостит, вон как величает: кулак! А чего он бесплатно взял, чего заарканил? А ничего! Все свои руки! Он себе мешков с посыпкой не выпрашивает у совхоза для откорма личных свиней, не норовит даром урвать. Дак за что такая обида?
В клетке, шевеля губой, белый пушистый кролик спокойно ел траву. «Хорошо вот ему, — позавидовал Степан. — А я, сундук, сорок грехов, страдай!»
Долго не мог успокоиться Степан. Потом вроде полегче стало. Взял дерюжку, постелил около хлева. Ни в клеть, ни в избу не пошел. Там вдесятером кашу не расхлебаешь.
Проснулся он из-за дождя, который шуршал по крыше, где-то в углу лился через щель меж досок. Было уже темно. Степан обрадовался: давно не мочило. Пахло смородиновым листом, пылью, спрыснутой дождиком. «Это хорошо, — подумал Степан, — может, овес вытянется еще, отава подрастет».
Он вспомнил ссору, и радости поубавилось, вздохнул. Тотчас же услышал рядом Ольгин голос:
— Ну чо, бедокур, вздыхаешь небось? Сноху прогнал…
Степан испугался: неужели вправду уехала? Но виду не подал, что беспокоится. Сердито сказал:
— Пускай в двадцать четыре часа выметается, коли так.
Но Ольга поняла, что ему не по себе, что боится снохиного отъезда.
— Не казнись, — успокоила она его, — уехала с печи на полати. Со слез-то слаще тебя спит… Пойдем уж в избу, хватит дуреть-то. Связался с кем.
— Не пойду, — заупрямился он. Не уехала сноха — вернулась обида. — Да за такое, знаешь, ремнем надо отходить по толстому месту.
Ольга сидела на порожке. Он поднялся и сел рядом.
— А чо расходился-то? — упрекнула она его. — Промолчал бы, и все. У нее язык на полом месте, дак мелет. Ну, и слово сказала, дак не по лбу дала.
— Ишшо по лбу, — опять разгорячился Степан. — Да какой я кулак! За это, знаешь…
— Ладно уж, Степан, — попросила его Ольга, — не расстраивайся. Пойдем-ко в клеть, пойдем. Плюнь на все. Рано тебе ведь завтра.
Она его понимала. Может, больше, чем он сам себя. Степан встал и побрел в клеть досыпать недоспанное.
Дожили до середины августа. После военных лагерей вырвался в Лубяну Сережа. Загорелый, подтянутый, в новых майорских погонах, так что недалек был от правды Тимоня-тараторка, когда назвал его полковником.
Веля, веселая, ласковая, крутилась перед ним, вскидывала руки.
— Щоколадненькая я стала, шоколадненькая?
— Да, конечно, чистый шоколад, — смущаясь при отце того, как ластится жена, соглашался Сергей.
Сыном Степан гордился. У кого еще майоры-то в Лубяне есть? Редко у кого.
С Аликом Серега на полянке перед домом затеял борьбу.
— Да ты смотри, — нахваливал Алика, — ну и сила у тебя, ну и хватка!
А тот старается. Сергей поддается, падает. Алик старался вовсю: силы и вправду у него прибавилось.
Не дав Сергею позавтракать, потащил его Алик на конный двор, показать, как он умеет ездить на Волге. Вернулся гордый.