- На ваши деньги, естественно, - процедила Забава Карловна, - Отец уже в могиле перевернулся.
- А вы, тётушка чужие деньги не считайте! - выпалила барышня, - Свои-то средства спустили с муженьком. Ловко он вас облапошил. Если бы отец не пригрел вас, скитались бы, как Лео. Да ещё хуже. Он хоть и художник, и музыкант от Бога, люди слушают его и умиляются. А вы? У вас и образования никакого. Вот, к господину управляющему устроились бы чернавкой, - с пренебрежением она кивнула в сторону Никодима Матвеича.
То хохолок вздыбил к потолку и в долгу не остался:
- Рано вы засияли, Варвара Антоновна. И по девичьей памяти наказы родительские запамятовали. Он, батюшка, что перед смертью вам наказывал? Тётушку свою, Забав Карловну, во всём слушать и волю её исполнять, и так до вашего замужества. Так что слово ваше поберегите до времени... и честь девичью, - прошипел он и добавил, - Отродясь такого не было, чтобы в роду Поливановых девицы бродягам отдавались.
Варвара Антоновна, как фамилию свою услышала, так и встрепенулась, пятнами розовыми пошла и шея, и щёки, барышня глядит исподлобья и дышит порывисто.
- А ты, художник от Бога, чего расселся-то, при дамах? Документы где твои? - продолжил наседать Никодим Матвеич на приблудившего в дом Поливановых.
Тот сильнее голову в плечи вжал и по-собачьи на барышню смотрит.
- Или ты паспорт показываешь, или я тебя с лестницы спущу. Уразумел? - провозгласил управляющий и стал уже рукава своей рубахи шёлковой закатывать.
А барышня тотчас между бойфрэндом и управляющим стеной встала, руки заламывая.
- Не посмеете, Никодим Матвеич, не посмеете...
- Вы меня, барышня, совсем не знаете. У меня по струнке все помещики в губернии, и барин мой, шагу не ступит без слова моего. Разжидилось ваше племя дворянское, страсти и пороки силу вашего рода съедают. Вы-то разум свой Поливановский когда последний раз включали? Вот и я не помню. В детстве, при тятеньке, всё с щенятами и котятами по двору ползали, барыня бегала за вами, как нянька простая. Уму разуму вас гувернантка немецкая учила, да чему научила не знает никто, всё по-своему, по-собачьему, лопотала. Вот, Забава Карловна вернулись в поместье, - управляющий посмотрел на хозяйку полным почтения взглядом, - так вы на дочь боярскую походить хоть стали. Стать в спине появилась, взгляд благородный. Что ж вы первому бродяге честь свою девичью доверили? Да за честь эту девушка крестьянская, сословия простого, жизни не пожалеет. А вы? Слову его поверили? А сколько слово это стоит не проверили?
- Я всё одно уеду отсель! - воскликнула барышня, - В Париже жить буду! С людьми культурными общаться, а не вами, - она бросила гневный взгляд на тётушку и управляющего, - деревенщина. Повсюду одна деревенщина! Что здесь, что в столице. Лица злые, речь грубая, в глазах зависть одна да спесь.
- Что же вы говорите такое, Варвара Антоновна? - возмутилась её тётушка, - Вы же в МГУ, на телевиденье, учитесь! Там же отбор какой, все дети сословные, чистокровные. Ни одного простолюдина.
- Это вы, тётушка, сказок по телевизору насмотрелись. Есть у нас простолюдины, только они и люди. Учатся, пашут как наши кони в страду, преподаватели с них три шкуры дерут. А как же, бесплатное для них обучение. Они силами своими поступили на места, который Царь-Батюшка определил. Только им работа на главных каналах не светит, никого из люда простого не возьмут, разве что на войну отправят репортажи вести под пулями. А "чистокровные" ваши читают с трудом, но машина у каждого, дороже, чем наша усадьба вместе с садом. На лекциях то в айфоны пялятся, то обсуждают, какой крем для заднего прохода, пардон, лучше подойдёт для их приятных скотских свиданий. А вы, тётушка, всё на запад пеняете. Только что на других пенять, коль у самих рожа крива?
Художник, наконец, встал с кровати, плечи расправил, волосы косматые обмякли, на лице улыбка появилась.
- Вот, господин, - протянул он управляющему паспорт, - я не заметил сразу. Вы так закатили с наездом, а сума моя за тумбочку свалилась, - заикаясь, произнёс он, - Москвич я, прописка столичная, художник и Акадэмию закончил. Ещё в группе играю. Отстал от ребят, а телефон и кошелёк менты изъяли. Говорят улики. И сапоги новые, - щёки художника покраснели, - по пьяни, правда. Перебрали на гостином дворе у китайца местного.
- Так ты ещё и алкоголик! - выпалила тётушка, - Так я и знала! Все вы, художники, одним миром мазаны. Мой вон допился до белой горячки и повесился. Олух! Не желаю я такой доли своей племяннице. Никого у меня, кроме неё, кровинушки. Никуда не отпущу, ни в Париж, ни в столицу. Ад один. Дома оставайся, душа моя, у нас хоть и деревенщина, но родные все, люди добрые, совестливые, работящие. А учиться и дома можно, включай по интернету лекции из МГУ и речей пахабных не услышишь, только голос преподавателя. А книг-то сколько у тятеньки твоего! Целый зал! Никодим Матвеич даже пристрастился, всё по книжице берёт, читает, вон как просветился. Поумнее любого барина будет.