В угловой стояла плетеная мебель – лежанки, кресла, столики; жесткие сиденья были покрыты мягкой обивкой и подушками.
– Жаль… – сказал он, когда она водила его по комнатам, показывая дом, и они пришли в угловую, – жаль, что на этих лежанках нам вдвоем не поместиться.
Через два дня – они завтракали в малой гостиной – к дому подъехал грузовичок, и два парня в синих комбинезонах втащили в дом широкую двуспальную лежанку. В точности как прочая мебель из плетеного гарнитура, даже цветочки на обивке такие же.
По милости погоды все дни были как один. День за днем лил дождь, изредка разражалась гроза, иногда дождь вдруг переставал на несколько часов или минут на десять, иногда пелена на небе внезапно разрывалась – и тогда ярко блестели крыши. Если погода позволяла, Сьюзен и Ричард гуляли вдоль берега; если кончались продукты, они ездили в супермаркет, а в остальное время не покидали большого дома. Перебравшись сюда из маленького домика при въезде, Сьюзен позвонила жене Кларка – ее звали Майта – и договорилась, чтобы та приходила каждый день и занималась уборкой, стиркой, готовкой. Майта держалась так неприметно, что Ричард впервые увидел ее лишь спустя несколько дней.
Однажды они пригласили на обед Линду и Джона. Готовили Сьюзен и Ричард сами, причем оба, как оказалось, готовить вовсе не умели, а заглянуть в кулинарную книгу поленились. Но все же сварганили стейки с картошкой и салат, главное же – оба прониклись приятным сознанием, что вместе способны одолевать критические жизненные ситуации. Не считая этого раза, гостей они не приглашали и сами ни к кому не ходили.
«Успеется, еще будет время для друзей».
Когда начинало смеркаться, они обнимались и любили друг друга. Им хватало сумеречного вечернего света, а когда становилось совсем темно, они зажигали свечу. Их любовь была такой спокойной, что Ричарда порой одолевали сомнения: быть может, он приятно удивил бы Сьюзен, если бы яростно сорвал одежду с нее и с себя? Бросился на нее? Или покорился ее бушующей страсти? Но все это было не в его характере, да и она, видимо, всем была довольна. «В конце концов, мы же не дикие кошки, – думал он, – мы кошки домашние».
Так все и шло до их крупной ссоры, первой и последней. Они собирались в супермаркет, и Сьюзен оставила Ричарда дожидаться в машине, так как в доме зазвонил телефон; разговор немыслимо затянулся. Ах так, значит, она бросила его, ничего не объяснив, заставила ждать, забыла о нем, да она ни в грош его не ставит! На него напала такая ярость, что он выскочил из машины, вбежал в дом и накинулся на Сьюзен, едва успевшую положить трубку:
– Вот, значит, как ты ко мне относишься?! Твои дела имеют значение, а мои – нет? Твое время драгоценно, а мое ничего не стоит?
В первую минуту она ничего не поняла:
– Я говорила с Лос-Анджелесом. Правление фонда…
– Почему ты ни слова не сказала? Почему ты меня вечно…
– Ладно, извини. Да, тебе пришлось минутку подождать. Я-то думала, европейцы относятся к женщине…
– Ах, европейцы? Надоело, слышать этого не могу! Битых полчаса сижу там, как… как…
Она тоже разозлилась:
– Полчаса? Несколько минут, а не полчаса! А надоело ждать, так пошел бы в дом, почитал бы газету! Тоже мне примадонна!
– Что? Я – примадонна?! Да кто из нас двоих…
Она сказала: невозможно понять, с чего он так развоображался. Он в ответ – что ничего тут нет непонятного и почему это он «развоображался», если он требует, чтобы она с ним считалась так же, как он с ней. Да, требует – у него ничего нет, в отличие от нее, но он требует, чтобы с ним считались. Она сказала, что не понимает, как ему могла прийти в голову эта дикая мысль: будто бы она с ним не считается. Дальше – больше, под конец они уже орали друг на друга во все горло, отчаянно, яростно.
– Ненавижу тебя!
Она шагнула к нему – он отпрянул, она шагнула снова – он еще попятился, и так далее, пока он не уперся в стену, и тут она стала колотить его кулаками по груди, колотила и колотила, наконец он обхватил ее и прижал к себе. Она дергала пуговицы на его рубашке, потом рванула что было силы, он стал стягивать с нее джинсы, она – с него, но это было слишком сложно, слишком долго, – в общем, каждый сам расправился с одеждой, и они повалились прямо на пол, обнявшись нетерпеливо, жадно, страстно.
Потом он лежал на спине, а она – обняв его за шею, положив голову ему на грудь.
– Все-таки моя взяла. – Он радостно засмеялся.
Она же чуть пошевелилась – покачала головой, пожала плечами и крепче прижалась к нему. Он почувствовал: в отличие от него, она не перенесла пыл поединка в любовную страсть. Она рвала на нем рубашку не потому, что тянулась к его телу, нет, она искала его сердце. Она стремилась вернуть покой, утраченный ими в этой схватке.