…В это время на барже Иван вышел на палубу, закурил папиросу, растер заспанное лицо: «И куда это Зонтик запропастился? Небось опять на уголь полез, чертяка?». Потом Катерина поджарила рыбу и стала разыскивать собаку, чтобы отдать хрустящие хвосты, потом Таня полезла на уголь — искать своего друга.
…Отдышавшись, Зонтик снова побежал в сторону, куда уплыла баржа. Он уже не лаял и не скулил; усталый, натыкался на коряги, сбивал лапы об острый ракушечник; к рассвету добрел до места, где на фарватере работала землечерпалка, к которой была пришвартована баржа. Радостно взвизгнув, Зонтик бросился в воду. Если бы он и подплыл к барже, все равно не смог бы на нее взобраться, даже не дотянулся бы до кранцов, но его снесло течением к моторке, стоящей невдалеке на якоре; в лодке сидел механик землечерпалки — закинув удочку в проводку, он глазел на поплавок и вдруг услышал за спиной поскуливание; обернулся — какая-то шавка царапает борт, пытается забраться в лодку, а течением ее так и несет. Механик успел схватить собаку за загривок, втащил в лодку. Пес чихнул, фыркнул, отряхнулся, лапы его расползлись, изо рта и носа потекла вода.
— Э-э, да ты, брат, я вижу, здорово нахлебался. И откуда же это ты взялся на середине реки?!
Любовь к «братьям нашим меньшим» свойственна каждой подлинно русской душе. Механик не был исключением — он постелил Зонтику на сланях мешковину, а наловив рыбы, подгреб к землечерпалке и поднялся с собакой на подрагивающую от двигателя палубу.
— Во, пирата выловил, — объявил матросам, и те, сердобольные русские души, бросились гладить бедолагу, потащили кормить, но Зонтик вырвался из дружеских объятий и дунул к барже, пришвартованной к землечерпалке. Еще издали он учуял — баржа чужая — пахла песком, а не углем. Шкипер баржи, дремучий старик, жил одиноко, даже живности никакой не держал, и вначале хотел прогнать собаку, но даже в дремучей русской душе есть место для сострадания.
— А-а, пущай остается, — пробурчал старик. — Опять же ворон шугать будет — всю вяленую рыбу склевали.
На следующий день за баржей пришел буксир и потащил ее вниз по течению. Около Белоомута буксир подвел баржу к другим баржам. Как только пришвартовались, Зонтик побежал искать свой плавучий дом — бегал по трапам от одной посудины к другой; одна пахла щебенкой, другая древесиной, третья — песком; со многих барж его прогоняли — у всех были свои собаки.
…В тот вечер Таня читала книгу в каюте и щелкала жареные тыквенные семечки. Родители уплыли на лодке в город за покупками. Внезапно за дверью послышался визг, сопенье, топанье, царапанье. Таня распахнула дверь, и к ней бросился Зонтик — он подпрыгивал, лизал девчушке лицо и руки, неистово вертел головой и хвостом, радостно лаял и вся его мордаха сияла от счастья.
…Утром пришли в Серпухов; Катерина как и грозилась, осталась с дочерью в городе. Иван помог им отнести вещи домой, принял баню и вернулся на баржу. Трое суток баржа стояла в порту под разгрузкой; время от времени Иван наведывался домой — помогал Катерине выкапывать картошку, пилил дрова на зиму. На четвертый день баржу погнали в Коломну.
— Давай решим так, — сказала Катерина мужу на прощанье. — Сезон уж доработай, потом сразу бери расчет. Хватит мотаться, пора жить по-людски.
Иван кивнул, шмыгнул носом.
— Да, Катюш, да. Будь по твоему.
А Зонтику украдкой бросил:
— Ничего, мы с тобой и вдвоем не пропадем (в русской душе оптимизм — первейшая вещь).
…Стояла осенняя теплынь, в прибрежных тополях по-летнему галдели птицы, в жухлых ломких камышах плескалась рыба, лесные склоны желтели от грибов лисичек. На берегах вовсю шел сенокос, на реке то и дело встречались моторки со стогами, и до баржи доносился сладкий запах сена.
…В Коломне баржу целый месяц таскали со щебенкой от камнедробильного завода до порта, и когда в конце сентября наконец послали в устье реки на дровяные склады, начались затяжные дожди. Каюта и рубка пропитались влагой, по утрам Иван подолгу не вставал с койки, курил, смотрел на запотевшее окно и на падающие с потолка капли, на клочья дыма буксира, сочившиеся в дверную щель. По берегам тянулись темные от дождей деревни и раскисшие дороги, виднелись развалившиеся шалаши рыбаков, перевернутые вверх дном лодки, пустующие стоянки туристов. Сказывалась накопленная усталость и, несмотря на великое терпенье русской души, Ивана стало раздражать унынье на берегах и белый от размытой щебенки трюм баржи, и конопатый, как сморчок, рулевой буксира, который скалился в своей рубке и делал отмашки проходящим судам, и даже Зонтик — Иван покрикивал на собаку, шпынял, если тот крутился под ногами, Зонтик забивался под койку, сворачивался клубком и не вылезал из укрытия до ужина.