В утренние поезда не так-то просто втиснуться — вагоны плотно забиты молчаливой толпой; некоторые стоя спят. До Москвы пятьдесят километров, целый час в тамбуре стоят спресованные тела, словно килька в банке.
Вечерние электрички в час пик тоже забиты до отказа. Как только подают состав, у каждого одна мысль — занять место, опередить всех: растолкать, плюхнуться, уткнуться в газету или закрыть глаза, а то еще встанет над душой старуха.
Зато часам к девяти в вагонах становится свободнее, можно сесть у окна, почитать книгу. Студенты, пока ездят в электричках, готовятся к лекциям, изучают языки, самосовершенствуются. Доминошники на листе фанеры забивают «козла», любители шахмат сражаются за доской (тоже самосовершенствуются, оттачивают мастерство), кто-то вслух разгадывает кроссворд, и ему помогают соседи (не упускают случая блеснуть эрудицией).
Те, кто живут за городом, как правило, имеют любимый вагон и знают (хотя бы в лицо) многих попутчиков — если кто вздремнет, будят, чтобы не пропустил свою станцию. Я сажусь в третий вагон (от головного); второй и четвертый подрагивают от моторов, в первом — полно детей, третий — лучше всего. С десятичасовой электричкой в «моем» вагоне частенько ездит небритый мужчина в просаленной спецовке. Он, видимо, сильно устает за день и, войдя в вагон, достает из кармана будильник, заводит, расшнуровывает ботинки, деловито укладывается на лавку и тут же отключается. Во сне дергает руками и бормочет: «Вира, Майна» (наверняка, работает грузчиком). Будильник гремит через сорок минут, когда состав притормаживает, подходя к узловой станции. Мужчина встает, растирает заспанное лицо, надевает башмаки и выходит на платформу.
Я всегда пристраиваюсь поблизости от грузчика, поскольку выхожу за ним, на следующей остановке. Правда, несколько раз и после звонка будильника умудрялся уснуть и проезжал свою станцию; тогда дожидался электрички в обратную сторону, а бывало, и топал по шпалам.
Одно лето в поездах я встречал влюбленную пару: плотно сбитую девицу с конфетным лицом, которая постоянно облизывала губы, и парня в очках, с разными ушами. Девица то и дело выгибалась — принимала красивую осанку; парень выглядел испуганным, скованным. Первое время они сидели молча, прижавшись друг к другу. Иногда она карандашом выводила узоры на его спине, а он угадывал, что она рисует. Вскоре он стал нашептывать ей о своих немыслимых чувствах — нес какую-то прекрасную дурь, при этом вздыхал, краснел, от напряжения раскалялись даже его очки. Она слушала, высоко подняв голову, чуть прикрыв глаза от удовольствия.
Эта любовная осада длилась месяца два; затем, выслушивая излияния вздыхателя, она стала морщиться, ее ноздри уже недовольно подергивались, а тело теряло красивую осанку; временами она морщилась и перебивала парня. А потом все чаще я заставал скромнягу очкарика на платформе, он одиноко топтался на месте и сиротливо вглядывался в толпу.
В конце концов та девица появилась с другим, довольно развязным, поклонником — он небрежно обнимал ее и допытывался: «Чего это так сегодня накрасилась?». Или: «Твои сегодня вроде в отъезде? Двинем к тебе?». Он тоже болтал о своих чувствах, но при этом лез целоваться; когда это занятие ему надоедало, он, наматывая ее волосы на палец, сыпал анекдоты, и она, задыхаясь, смеялась на весь вагон.
Часто в электричках ездят старушки, которые продают цветы на Каланчевке; свой ароматный товар они возят в ведрах, прикрытых марлей. А одна старушка разъезжает с кошкой в корзине и каждому попутчику рассказывает про свою необыкновенную любимицу.
— …Такая умница, открывает дверцы шкафа, — бормочет старушка, вытирая платком слезящиеся глаза. — Как-то съела голубя… Голубятники поклялись ее убить. А она все почувствовала и убежала… На собак прыгает всеми четырьмя лапами… Раньше спала в шкафу в коридоре, да сосед набил там гвозди… Теперь со мной спит… А смотрите, какая пушистая!.. У нее полно котов красавцев… Честное слово, отбоя от них нет. Так и воют под окнами, а она на них и не смотрит. Ей нравится один дикий кот. Весь замызганный такой… Чуть заслышит шорох в кустах, сразу бежит туда…
Как-то в вагоне я видел такую картину: один работяга огромными лапищами с набитыми мозолями вязал на спицах свитер, а напротив молодые девицы играли в преферанс.
В электричках каких только типажей не увидишь! Рыбаков и туристов, старух из деревень, ездивших в город за продуктами, разные загульные компании. Помню, в Пушкино ввалились одни: парни с гитарами — кто в вишневых брюках, кто в красной кофте, а их спутницы — вообще чудо: одна в просвечивающем платье, другая — в черном с зелеными аппликациями в форме пятерни на выпуклых местах. Такое смелое выражение вкуса увидишь только в электричках — в метро их не пустили бы.