Он отпил из чаши и сказал:
– Я – Андреа Кавалли, бастард барона Дамиано Альбамонте и белошвейки Люсьенны Кавалли. Отец официально не признал меня, но обеспечил мне достойное воспитание и образование… А в восемнадцать лет я ушел в Корпус. Не по зову сердца, а по обычаю моей родины Плайясоль. Зов сердца проснулся позже, и я понял, что мое место – здесь, до конца моих земных дней.
Чашу взял Валерио Филипепи, сделал глоток:
– Мещанская семья Филипепи в реестрах числится как ремесленники-изготовители ключей и мелкие торговцы, но на деле печально известна в Модене, да и во всем Понтевеккьо, как целая династия профессиональных воров и мошенников. Мой дед по прямой линии долгое время был главой понтевеккийской подпольной гильдии воров, и меня готовили ему в наследники. Одним из испытаний было провести день в образе убогого паломника, и принести вечером пятьсот реалов. Добыть их следовало, попрошайничая и обчищая карманы. Было Весеннее Равноденствие, и к Зеленому Холму со знаменитым Моденским храмом Девы пришло множество паломников. Я ходил по толпе, прикидываясь придурковатым горбуном, и обрабатывал карманы и кошельки… А потом увидел Ее. Она смотрела мне прямо в душу, и видела насквозь. Это длилось всего мгновение, и казалось только игрой света на витраже, но я не смог забыть этот взгляд. И утром следующего дня удрал в столицу, прямо в Корпус. И вот уже тридцать лет я здесь.
Он отдал чашу Чампе. Мартиниканец чуть улыбнулся, тоже отпил и сказал:
– Род Чампа – потомки последнего царя Чаматлана Аматекуталя Безжалостного и Клеменцы Чампы, посвященной Девы. Тогда в Чаматлане уже тайно ширилось Откровение, многие принимали Веру, а жрецы и царская гвардия хватали всех, кого подозревали в отречении от кровавых чаматланских богов… Схватили и Клеменцу. Она была красавицей, и Аматекуталь возжелал сделать ее своей наложницей, а чтобы сломить ее, изнасиловал на алтаре богини Атлакатль, принеся в жертву ее девственную кровь. Клеменца родила сына и умерла в родах. А через десять лет после этого Чаматлан, последнее из языческих царств, пал под натиском Куантепека и Тиуапана. Аматекуталь, не желая признавать поражение и принимать Веру, бросился в жерло вулкана. Сын Клеменцы принял Веру и взял в честь матери имя Клемент, а когда вырос, то дал клятву, что отныне в его роду в каждом поколении будут посвященные Девы. Для нас, потомков Клемента Чампы, великая честь – исполнить эту клятву, и эту честь надо еще заслужить. Я с детства желал стать паладином, и ни разу не пожалел о том, что мое желание исполнилось.
Младшие паладины и кадеты (кроме мартиниканцев, которые как раз это прекрасно знали) смотрели на него с уважением и удивлением. А Ринальдо Чампа передал чашу Оливио. Тот осторожно принял ее, сделал глоток, ничуть не удивившись тому, что питье в чаше не обжигает. Сказал, глядя в чашу:
– Я, Оливио Вальяверде и Альбино, рожденный в законном браке от графа Модесто Вальяверде и доньи Лауры Моны Альбино и Кампаньето, пришел в Корпус от отчаяния, желая найти место, откуда меня не достанут ни наставники Ийхос Дель Маре, ни отец. А потом я понял, что это именно то место, куда я и должен был прийти, ведь Дева дала мне силы не сойти с ума и не сломаться, когда в гардемаринской школе меня избивали, насиловали, унижали, морили голодом и сутками держали голым в грязном холодном карцере.
Он отдал чашу Тонио, рассудив, что, по всей видимости, ее полагается передавать по старшинству – не возраста, а службы. Подняв глаза, заметил, что многие сотоварищи смотрят на него с уважением, даже Маттео, известный своей заносчивостью и себялюбием.
Тонио отпил, вздохнул и сказал:
– Я, Тонио Квезал, пришел в Корпус по собственному желанию. Не могу сказать, что по зову сердца, но, по крайней мере, я не сожалею, что оказался первым в нашем роду, кто решил посвятить себя Деве, пусть даже моя родня этого и не понимает...
Следующим по старшинству службы считался Жоан. Он глотнул горько-сладкого настоя:
– Я, Жоан Дельгадо, пришел в Корпус, чтобы исполнить давний обет нашего рода. Не хотел, честно говоря, очень не хотел. Но деваться было некуда. А раз пришел – то надо служить как положено, и обеты соблюдать. Дельгадо своих обещаний не меняют, наше слово твердое.
Жоан передал чашу Робертино. Тот втянул запах напитка, отпил и сказал:
– Я, Роберто Диас Сальваро и Ванцетти, пришел в Корпус по обету моих родителей. Не знаю, выбрал бы я этот путь, если бы у меня был выбор... Но я здесь, и думать о том, как могло бы быть, не имеет смысла.