Сфера света прокатилась на добрых сто футов и угасла. Анэсти вцепился в рукоять меча, опираясь на него, и тяжело дышал. Мокрые пряди рыжей челки липли ко лбу, с подбородка капал пот, и его всего трясло, как в лихорадке. Обалдевший и слегка оглушенный Маттео оглядел побоище.
Кучки праха повсюду. Кучки разбитых костей тех скелетов, которых Карло успел упокоить до сферы света. Сам Карло, скорчившийся на земле.
Это зрелище быстро привело Маттео в чувство. Он выругался и быстрым шагом пошел к кадету. Анэсти, тяжко вздохнув, пошатываясь, поднялся на ноги, выдернул меч из щели между камнями, вложил его в ножны и тоже погреб к Карло. Маттео подошел раньше, присел, принялся ощупывать кадета. Тот на прикосновения не реагировал, только скулил тоненько.
– Да черт тебя подери, что с тобой? – Маттео так ничего и не нащупал и попытался повернуть Карло на спину. Подошел Анэсти и помог ему уложить кадета на траву там, где было относительно сухо. Пощупал его лоб, щеки, шею:
– На заклятие не похоже, да я и не чую ничего такого…
Карло наконец перестал скулить и простонал:
– Я кистенем себе по яйцам попал…
Маттео не выдержал и согнулся в приступе истерического хохота:
– Я так и знал, что без этого не обойдется!
Пошарив в кармане, Анэсти вынул палочницу, сунул одну палочку в зубы Карло, вторую взял сам, поджег обе:
– Пыхай давай. Быстрее отпустит. Ничего страшного, Карло. Только ты, наверное, больше кистенем не пользуйся.
Кадет пыхнул и грустно сказал:
– Так ведь паладин должен уметь любым оружием биться. Нам так Чампа говорил…
– Паладин должен уметь свою задачу выполнить и попутно яйца себе не отбить, – хмыкнул Маттео, тоже успокаиваясь. Он сел на камень у дорожки, тоже зажег палочку и пыхнул. – Но скелетов ты молотил неплохо.
Карло смущенно улыбнулся. Его уже немножко отпустило и он даже принял более удобную позу, хотя все еще и лежал. Анэсти достал платок, принялся вытирать лицо, шею и лоб:
– Ох как же я устал… Завтра всё будет болеть просто кошмарно.
Пыхнув пару раз, Маттео, не глядя на Анэсти, вдруг сказал:
– Должен перед тобой извиниться. За всё, что я тебе сегодня наговорил.
Услыхав такое, Анэсти в крайнем удивлении поднял бровь:
– Ого. И с чего бы это ты решил извиниться?
– С того, что понял наконец то, что нам с первого дня втолковывают, – вздохнул Маттео, чувствуя стыд. – Что Корпус уравнивает нас всех, и с того момента, как мы надеваем мундир и приносим обеты, в счет идут только личные заслуги и способности, а происхождение не имеет никакого значения. Без твоих храмовничьих умений мы бы пропали, личи в конце концов уделали бы нас. Или, может, мы бы победили, но даже боюсь подумать, во что нам бы это обошлось. Так что я признаю: я был неправ и поступал бесчестно, когда попрекал тебя и других происхождением, воспитанием и прочим.
На это Анэсти горько сказал:
– Чтоб ты понял это, понадобились два лича и смертельная опасность… Тьфу, – он присел на корточки, затянулся, выпустил дым. – Правду говорят, что дворянам спесь и благородство глаза и разум застят. Ладно. Извинения принимаю. Тем более что письма ты все-таки не читал.
Маттео опустил глаза:
– Если честно – я бы и не стал их читать, даже если бы знал ингарийский. Это бесчестно и по меркам кьянталусского дворянства, в этом ты тоже был прав.
Он допыхал палочку и раздавил окурок о камни дорожки:
– Это правда, что капитан уже дал Манзони список кандидатов в придворные паладины на рассмотрение, и что меня в этих списках нет?
Анэсти ответил не сразу, сначала тоже допыхал палочку и разжег вторую:
– Правда.
Услышав это, Маттео заметно расстроился. Анэсти выпустил дымок и добавил:
– Тебя и еще кое-кого хотят рекомендовать в Тайную Канцелярию. Как по мне, это поинтереснее придворной службы. Да и зря, что ли, Филипепи тебя всяким хитрым штукам учит? Ты у него лучший ученик, он это сам сказал, я слышал.
Несколько мгновений Маттео молча переваривал услышанное, обдумывал. Потом тоже зажег вторую палочку и сказал:
– Хм… Даже не знаю, что и думать. Одно точно знаю – отец и дед будут очень недовольны. Хотя какая разница, как служить его величеству, будучи паладином? – он вздохнул, видимо, раздумывая над тем, что ему придется выслушать от сурового и высокомерного графа Олаварри.