— Артиска! — хихикала Зойка. — Топчется… Ну-ко, ну-ко, как ты?
Прямо у сельсовета ни раньше ни позже застряла с возом сена скотница Катька, кричала на вола беспомощно:
— Нно! Нно! Цоб-цобэ!
— Потёма, — вздохнула Ефросинья Егоровна. — Ну, никакого характеру у девки. Пойти выручать надо ле-нинградку-то. А то дорога, как туннель в снегу, ни пройти ни проехать!
— Никак не насмелится! — комментировала Зойка. — Топчется!
Ох, как рассердилась на Зойку Елена Петровна, тогда, конечно, просто Еленка.
— Снимай! — ухватилась за ее валенок. — Снимай!
— Ты что? Ты что? — Зойка говорила не «што», а «что», как пишется.
— Зачтокала! Снимай, говорю, ей вынесу! Ленинградке!
— Да сдогадалась она уже! Обошла! Вон! Полны ботинки снегу начерпала.
Девушка и правда сворачивала уже к сельсовету, а вол вдруг рванул за ней прытко, так что зазевавшаяся Катька едва не опрокинулась в сугроб.
— Глядите! Глядите, что вол-то вытворяет! Ухлестнул за ей, топает! Опять стал! Ишь что ему нравится: за городскими хлестать, скотинка!
— Нно! Нно! Цоб-цобэ! — надрывалась Катька.
— Здравствуйте, — остановилась в дверях ленинградка. — Таня я, Мухина. Меня к вам…
— Да знаем, знаем, — кинулась к ней, загремела табуреткой Ефросинья Егоровна. — Потом, потом. Вы грейтесь, грейтесь! Неужели пешком?
— Нет, меня дедушка подвез, почтальон из соседней деревни.
— A-а, Ваньша Бывальша… Тулуп-то хоть накинуться дал?
— Дал!
— Еленочка! — взглянула на нее Ефросинья Егоровна. — Принеси-ка дровец сухоньких, подбросим.
Со всех ног кинулась она в сени, а когда возвращалась с охапкой дров, услышала, как Ефросинья Егоровна хвалит ее:
— Книжки любит — хлебом не корми! От этого шкафа за уши не оттащишь…
С интересом посмотрела на нее Таня. А Зойка ревниво сказала:
— Что тут читать-то? Ни одного подходящего романа!
— А это секретарь сельсовета.
— Цоб-цобэ! Нно! — чуть не плакала за окном Катька.
— Пойти подсобить, — закуталась в платок Ефросинья Егоровна. — Вы уж извините, коровы без кормов…
— На нем раньше дядя Миша робил, — объяснила Зойка. — Он только его язык понимает.
— Не русский был? — спросила Таня.
— Вот то-то, что шибко русский! — расхохоталась Зойка. — А вы правда артистка?
— Ой, что вы! Это меня в госпитале так прозвали…
— Ффу! Маета! — вернулась Ефросинья Егоровна. — Упрется и ни с места! Вот упрямь! Обогрелись? Ничего, приоденем вас по-нашему, по-уральски, подкормим. Хлеба, правда, тоже нет, а картошечка, молочко… И за работу! Война войной, а… Будем поднимать культуру на селе. А то у нас самый культурный человек — вот эта чтокалка, — засмеялась Ефросинья Егоровна, кивнув на Зойку.
— Им не ндравится, что я по-литературному разговариваю, — нисколько не обидевшись, объяснила Зойка. — Они хочут, чтоб я, как все: «що по що, куды шадишша?»
— Ох, как я боюсь, — просто так сказала вдруг Таня. — Я ведь только и умею стихи читать. А у вас до войны, мне говорили, сильный товарищ был…
Даже Зойка испугалась за Ефросинью Егоровну, но она никак не выдала своего горя, только вдруг будто уставшим голосом сказала:
— Ну, значит, и у нас стихи… будете…
Месяца не прошло, как получила Ефросинья Егоровна похоронную на дочь Клаву.
Клуб стоял на задах села, у реденькой березовой рощицы. С тех пор как избач Клава добровольно ушла на фронт, на двери клуба висел амбарный замок. И у огромного «дерева», нарисованного в улице, не хватало ветки — тропинки к березовой рощице. До ломи в глазах сияла чистотой нетронутая снежная целина.
Таня шагнула было храбро, да Зойка удержала се:
— Постой, не суетись. Счас мы с Еленкой пропахаем-проторим, мы же в пимах!
Скоро выросла у дерева куда-то совсем не в ту сторону еще одна длиннющая ветка, и оно стало несуразное, уродливое.
Таня как вошла в клуб, так и остолбенела: темные бревенчатые стены, скамейки покалеченные и на полу сплошь шелуха от семечек.
— Вот что значит дом-то без хозяйки, — грохнула о пол беремя дров Зойка. — Да не задумывайся ты — справишься! Нашей молодежи что надо? Танцы! Еленка, натаскай дров поболе!
Таня нашла в углу веник, начала мести пол.
— Ох, городская, так и есть городская! — выхватила Зойка веник. — Ты веником-то не маши, не маши! А вот так легонько веди, а то задохнешься от пыли. Ох, только вот танцевать-то скоро не с кем будет: парней-то раз-два и обчелся, да и тех на днях проводим. А что мы без ребят-то? Сереженька, сокол мой ясный, что я без тебя делать стану? — заломила она руки и, не опуская их, потянулась вдруг сладко, объяснила: — Парень у нас один есть — смотри не отбей, глаза выцарапаю! — Захохотала как ни в чем не бывало. — Вон даже малявки на него заглядываются, правда, Еленка? Ну, ладно, пойду. Дела в сельсовете. Да и подчепуриться надо, нынче новобранцы наши с учениев приезжают, погуляем!