— Как не быть, — неуверенно как-то сказала Надежа. И они запели:
Подалась вся вперед Таня, всматриваясь в девушек, словно не узнавая их, словно не они только что пели «множину» куплетов.
…Они и теперь ноют эту песню, на каждом концерте…
— Не могу, — всхлипнула вдруг Вера, уткнулась сестре в плечо.
— Ну, чо ты, Верк? На людях-то, Верк? — гладила ее по голове, как маленькую, Надежа. — Это папы нашего любимая песня была. Погиб наш папа, вы уж нас простите… В первый же месяс погиб…
Заплакала Таня и сразу стала простой и понятной, своей.
— Вы хорошо поете, — сказала сквозь слезы.
— Стало быть, принимаете выступать? — обрадовалась Надежа.
— Кабы под гармошку, еще бы красивше, — просияла и Вера.
И в это время залихватски заиграла под окнами гармошка и высокий до взвизгивания голос пропел:
— Зойка выставляется, — узнала Надежа, и сестры начали торопливо повязывать платки до бровей.
— А это Шура Долга. С новобранцами своими хороводятся, успевают, — почему-то недовольно объясняла Надежа. — Гляди, еще сюда ввалятся…
— Не уходите, девочки, — будто чего-то испугалась Таня.
— Останемся, Надь, а? — просительно заглядывала в глаза сестре и Вера.
— Чтоб перед этой чтокалкой?..
Она не договорила, дверь распахнулась, и шумная компания действительно ввалилась в клуб.
Елена Петровна помнит, как поразил ее тогда вид Сергея. Она едва узнавала его. И всегда-то, как говорят, на улыбочке, теперь он был весь какой-то разухабистый, не хватало только чуба из-под шапки. И она поняла: скоро на фронт, может даже завтра. И уже не спускала с него глаз из своего угла у печки, никем не замечаемая, страдающая.
Разнаряженная Зойка так и висла у него на плече. Цветастая шаль шла к ее румяному с мороза лицу. Плюшевая жакетка поверх шелкового платья облегала ладненькую ее фигурку. Она как вошла в клуб, так и пошла по кругу, дробя ботиночками на каблуках. Едва успевала за плясуньей гармошка.
— Басурмане! — нарушил это веселье Сергей и шагнул к Тане. «Браги небось хлебнул, непутевый, — по-взрослому подумала тогда о нем Еленка, испугавшись, как бы он не обидел ненароком Таню. — У Зойкиной матери всегда брага водится, несмотря что война…»
— Познакомиться полагается, — без всякого стеснения рассматривал Таню Сергей. Ее узкая ладошка утонула в его лапище. Замерла на месте, чуя недоброе для себя, Зойка. Сергей держал руку Тани так, словно раздумывал: возвращать ее хозяйке или нет, он словно взвешивал ее руку на своей ладони. Что-то задушевное играл гармонист. Шепталась со своим ухажером Шура Долга. Все это длилось мгновение. Но поняла тогда Еленка: что-то произошло с Сергеем в это мгновение. И, чтобы не выдать себя, с усилием, но выправился он на прежний залихватский тон:
— Не рука — произведение искусства! Такие ручки, а вы их в карманы! И по этикету вроде не полагается барышням!
Рассыпалась смехом довольная Зойка. «Дурак! Что ты мелешь? — кричало все тогда в Еленке. — Остановись!»
— Я не барышня, — вспыхнула Таня. — А уж если вы заговорили об этикете, то не мешало бы снять шапку!
— С характером избач у нас! — похвалил Сергей, но шапку снимать не думал. — Митя, вальсок!
Подхватила своего ухажера Федю Шура Долга. Закружились, не устояли сестры Горбуновы.
— Прошу, — остановился перед Таней Сергей.
— Не могу, — сказала она испуганно.
— A-а! Из-за этого? — показал он на шапку. Таня молчала.
— Люблю упрямых! — засмеялся Сергей и, чуть поколебавшись, сорвал с головы шапку, швырнул куда-то в угол. — Светлее стало?
— Ох, — простонала Зойка, — что они с тобой сделали? Где же твои кудри, сокол мой ясный?
— И ты сними, Федя, сними, нехорошо, — уговаривала ухажера Шура Долга.
— Не могу, — повторила еле слышно Таня.
— Моргуете, значит? — И вдруг словно увидел себя со стороны, резко повернулся к выходу. Хлопнула дверь. Танец остановился.
— Сереженька, — рванулась за ним Зойка. — Последние вечерочки ведь! — Ох, — бросила она Тане.—
Весь вечер ты мне испортила, а может, и жись!