Веселье нарушилось, все потихоньку расходились, виновато поглядывая на Таню. Она стояла у сцены, растерянная, опять всем чужая.
И только одна Еленка, девчонка, забытая всеми у печки, понимала, почему Таня не могла танцевать и почему ушел Сергей. И хоть у нее замирало сердце от одной только мысли: а что, если бы ее пригласил он? — все равно в эту минуту она презирала его. «Пришел, осклабился». Она тогда читала Тургенева, кажется, «Дым», и ей нравилось повторять, к месту и не к месту, новые слова.
— А ты почему не ушла? — увидела ее Таня.
— Я… я… вы говорили, стихи будете…
Раньше она знала стихи только по хрестоматиям. Учила наизусть, если задавали. Но ведь заданное — всегда обязанность. И вдруг этот вечер…
Совсем не торжественным голосом, словно бы даже стараясь скрыться, спрятаться, чтобы видны были, слышны только одни стихи, читала Таня;
Еленке захотелось закрыть глаза. А закрыв, увидела почему-то сразу то место за Камешком — гора такая у них есть. На ровной будто поляне каменная глыба вырастает, на огромного ежа похожая. У подножия этого Камешка-ежа круглый год родничок бьется. Хорошо, набродившись по лесу или наработавшись в поле, припасть к ледяной струйке и глотать… Вот так она глотала, глотала стихи, а жажда не утолялась.
— Вот бы книжку такую достать! — размечталась. — Я бы все назубок выучила!
— Такие книги — редкость, — печально сказала Таня. — У нас дома тоже не было. Стихи я узнала от мамы. Она даже в Москву на вечера Есенина ездила… Много наизусть знала. Вместо колыбельных, вместо сказок читала мне мама стихи…
Еленка разревелась тогда, как маленькая. Потому что вспомнила свою мать. Как пела она ей на ночь: «Буря мглою небо кроет». С нетерпением, бывало, ждала Еленка, когда мама дойдет до слов: «Спой мне песню…», потому что она часто перепутывала строчки, и получалось, что «синица за водой поутру шла», а «девица тихо за морем жила». Так Еленке нравилось больше. Вдоволь насмеявшись над синицей, она подолгу лежала и думала — представляла, как живет девица за морем. Какой у нее дом. В каких она платьях выходит на крыльцо и как смотрит вдаль, за море, на родную сторону. Почему-то казалось, что кто-то увез ее на чужбину, в неволю… Мать умерла, когда Еленке было лет шесть. Отец женился на другой, уехал. Бабушка не отдала ему внучку. То, что обе они, и Таня и Еленка, поплакали о своих матерях в тот вечер, сроднило их еще больше.
На другой день Ефросинья Егоровна дала Еленке амбарную книгу. Тщательно разлиновала она листы серой, грубой, как картон, бумаги, а на корочке огрызком единственно сохранившегося красного карандаша подписала: «Альбом. Стихи Сергея Есенина». Слово «альбом» Таня потом зачеркнула. И каждый вечер, порывшись в памяти, диктовала:
Стихи хотелось писать красиво, без помарочки. И ложились они на память сами собой, без труда.
Еленке казалось, что Таня ждет Сергея. Под впечатлением стихов или начитавшись Тургенева, она придумала, что в тот вечер неудачного их знакомства что-то возвышенное завязалось между Таней и Сергеем. А совсем недавно Таня, прервав чтение, спросила вдруг:
— Как звать того молодца? — И повторила будто для себя одной: — Сергей? Странно. Похож даже немножко…
После того случая он опять уехал в район на учения, а Таня писала плакаты, читала Еленке стихи и все время вздрагивала, когда открывалась дверь и кто-нибудь входил в клуб.
Он вернулся через несколько дней, вечером. Опоздал на лекцию о положении на фронте. Пришел в клуб, когда лектор уже сказал: «Враг будет разбит! Победа будет за нами!»
— Почему они не расходятся? — шепотом спросила Таня у Ефросиньи Егоровны, кивнув на зал.
— Концерта ждут. Ни за что не разойдутся, так приучены.
— Что же делать? — растерялась Таня.
— Товарищи! — встала Ефросинья Егоровна. — Лекция окончена, можно расходиться по домам!
— У-у! В кои-то веки собрались, и по домам! — зароптали люди.
— Товарищи! — урезонивала их Ефросинья Егоровна. — Избач у нас новенькая, вот оглядится маленько…
— Концерт будет! Не расходитесь, пожалуйста! — от волнения звонко сказала вдруг Таня и вышла на край сцены.