Оторвался Вася от книги, и в полумраке бани Володя увидел, как сцепил он зубы, аж желваки на худых щеках заходили:
— Во-от! Во-от! — сказал, как простонал. — Устами младенца глаголет истина! Умные деревне не нужны! Поленовы нужны деревне!
И вдруг спросил:
— Не примечал: у вас морковка все на одной грядке растет?
Володя не понял.
— Ну, лук, морковка, горох каждым летом на одних и тех же грядках или нет? У нас вот на одних и тех же. Попробовал я было по-своему: по гороху морковь пустить, по моркови — лук, дак мама ни в какую, не дам, и все тут. Мол, начитался книжек своих, а я так привыкла. Вот темнота-то, вот старое как сильно. А лук, понимаешь, по морковке любит, а по гороху, к примеру, ему не глянется, по гороху глянется морковке расти. Чтобы по-новому нам жить, чтобы от земли богатеть уметь, нам не только учиться надо, а еще и характерами сильными быть, со старым чтоб бороться. Дак как же я не вернусь-то, чудак? Жалко — отцу твоему не пожилось.
Не пожилось и Васе. Кормильцем он от отца остался, еще два рта в семье, мал мала меньше. И мать хворая была. Со слезами горючими собирала она сына на учение. И Вася пообещал: помогать буду. А он слов на ветер не бросал: как скажет, так, значит, и будет. И каждый месяц привозил матери стипендию свою, всю до копеечки. А дома нагружал мешок картошкой и в углы мешка ввязывал по картошине. За эти углы петлей веревку затягивал — вот тебе и рюкзак. Володя всегда помогал затягивать петли в углах мешка-сидора, так почему-то тогда называли мешки такие, ему нравилось. И провожал Васю часто до самого перехода через речку.
Хоть и невелика стипендия, а матери все же помощь была.
А раз весной приехал Вася из техникума, привез стипендию, а половодье началось. Весна была ранняя да дружная — разлилась их речка, как большая река. Переход снесло. Вася и вздумал по льдинам пройти. Вот и… И нашли-то не сразу.
— Эх, Вася… — стиснул Владимир, сцепил зубы, аж желваки заходили по скулам. Склонил голову, пошел дальше.
Остановился у могилы своей первой учительницы Марии Павловны. Как всегда, в белом воротничке, приветливо всматривалась она в него, будто наставляла: «В горку, Володя, бегом! Бегом в горку!»
Многое забылось из тех лет, а это запомнилось.
Бывало, идут они классом — на поле взрослым помогать или на прогулку просто, — и, как горка впереди, Мария Павловна скомандует:
— А ну-ка, ребята, в горку — бегом! Кто скорее? В горку всегда лучше бегом…
Он и сейчас — и на этаж надо когда: на второй, на пятый — все бегом.
Так и ходил Владимир от холмика к холмику и, будто фильм монтировал, склеивал кадрик по кадрику свое детство.
И вдруг, уже перед самыми воротцами, как запнулся, замер на месте: с новенького памятника смотрел на него Поленов. Первое движение — отвернуться, пройти.
— Что? — будто спрашивал его Поленов, — И мертвому простить не можешь?
«…Не в этом дело… не в этом. — Выбрел Владимир за крашеные воротца. — Не в этом… А в том… не хотел бы я, чтобы хоть один человек на свете отвернулся от моей могилы… не хотел бы… Смерть, Поленов, она тоже, оказывается, учитель…»
Он долгонько, видно, пробыл там, за крашеной оградкой: голенастые тени от сосен легли поперек дороги. Ему опять пришлось пройти под проводами. Но гудение их сейчас, в красноватом предзакатье, показалось унылым, монотонным.
Владимир подумал о Лене. Не вернуться ли, не узнать ли: она это или нет косила сегодня с матерью. Нет, завтра узнаю — не на день ведь приехал…
Не на день…
От охватившего вдруг беспокойства зашаталось шибче. Но не приподнято-легко, победоносно шагалось — вот, мол, говорил, вернусь, и вернулся! А как после изнурительной работы. Шагал шибче, и шибче росла тревога.
Лес кончился. Открылось пшеничное поле. А за ним у лесистой горушки — вот она, его деревенька. Притулилась к горушке, а избы, как вжали головы в плечи-заборы, от дождя прячась, так и стоят, хоть вовсю уже шарит по ним солнце.
Из-за горушки столбом дым, будто разожгли там огромный кострище. Но Владимир знал: не дым это — пар. Поле там, за той горушкой. После недавнего дождя в такое-то тепло — ох, и в рост все пойдет!
«А как у меня-то все пойдет?» — всматриваясь в родные дали, тревожно подумал. «Как начнешь, так и пойдет», — услышал он голос Телегина. «Эх, батя!.. А как начать-то? С чего начать-то?..»