Наташу выпивать с ними никогда не принуждали, но поесть у них она любила: Тетя Галя вкусно и щедро готовила.
Костик включал свою «систему», ложился на диван и закрывал глаза, наслаждаясь новыми модными записями. «Систему» эту тетя Галя купила ему недавно. Она специально брала отпуск, ездила в Москву, жила там две недели и каждый день, с утра до вечера, гонялась за ней по магазинам. «И все ж таки, — говорила она хвастливо, — и все ж таки отхватила!»
Отец, выпив, начинал жаловаться дочери, что он не живет, а ходит «по краю», что «от трех до пяти» ему обеспечено в любой момент, капни только кто… «Им-то что! — кивал он на окно. — Им-то что! Я! Я! Главный бухгалтер за все в ответе. Премии поровну, а отвечать одному, мне, мне…»
— А-а! — махала тетя Галя беспечно пухленькой ручкой. — Не слушай! Ничего не сделается! Так он — цену себе набивает! Тоже ведь шишка на ровном месте — главбух! Не слушай, куражится это он…
И переводила разговор на свою любимую тему:
— Я гляжу, кофта на тебе… французская, что ли? У нас в такой же одна недавно приходила…
— Французская, — улыбалась Наташа.
— Неужели сами?
— Да.
— Ну и руки у Лены — золотые просто руки. А где кашемир достали, кружева? Это ить вологодские?
— Да платок кашемировый купили, а кружева старинные, бабушкины еще…
— А все же — не фирма! — находила тетя Галя изъян. — Современная девушка должна одеваться в фирменное. Подарю-ка я тебе платье!
И она торопилась — доставала из шкафа платье, еще с биркой, прикидывала на себя, приговаривала:
— Случайно достала. Семьдесят пять рэ! Бери! Лена подгонит на тебя. А то таскаешь самоделки, совсем раздетая…
— Мать! — не выдерживал Костик, — Да спрячь ты свои тряпки! У нее же совсем другой стиль, как одежды, так и жизни, верно, сестричка?
Наташа на его уколы не реагировала. Они с братом давно отшумели, отспорили. Лет с пятнадцати и до двадцати шли у них бурные дискуссии на темы: подлинное в жизни и фальшивое, прозябание и служение, надо ли учиться и зачем надо и т. д. и т. п. Схватывались чуть не до драк. Отшумели. Разошлись.
Но встречи, хоть теперь и редкие, хоть и по обязанности, напоминали обоим то время, когда они были по-настоящему дружны, понимали друг друга, любили, стремились во всем один другому помочь — и от этого всего были жизнерадостны и счастливы.
Особенно запомнилась Костику весна, когда заканчивал он восьмой класс. Совершенно неготовый к экзаменам, он, по настоянию тети Лены, Наташиной матери, переселился на это время к ним. Ох, и поработал он в те денечки!
Тетя Лена с Наташей, только закончившей тогда девятый класс и свободной, как ветер, насели на него здорово!
Они обложили его книгами с закладками, приказали: читай! И он покорно читал. А потом, в тот же день, писал сочинение на тему о прочитанном. А вечером еще зубрил правила по морфологии и синтаксису. И так каждый день.
Учитель не поверил, что это он, Костик, лодырь и лентяй, написал такое блестящее сочинение, допустив всего две ошибки. У него, видите ли, рука не поднималась ставить такому бездельнику четверку! Никуда не денешься — экзамен есть экзамен. Поставил как миленький!
Костик вкалывал так у тети Лены перед каждым экзаменом и спихнул их все на одни четверки!
— Очень вы способный мальчик, Костик! — искренне восхищалась тетя Лена. — Вам обязательно надо учиться дальше. Обязательно!
Но он выдохся за эти две недели. «И так корпеть над книжками еще два года да потом еще пять?» Нет, к этому он не был готов. И Костик поступил в техникум. К концу года его отчислили. Поступил в другой. Еле-еле переваливал с курса на курс. После окончания по направлению не поехал. Родители устроили его на завод. И теперь Костик пользовался всеми доступными радостями жизни, ни о чем не жалея, ни о чем не задумываясь.
Но, когда приходила к ним Наташа, что-то начинало грызть его изнутри. Неумолкаемая, сопровождающая каждый свободный миг его жизни какофония звуков не помогала, не заглушала глубинного какого-то раздражения, недовольства. Состояние было похожим на то, когда надо, к примеру, идти к зубному врачу, но страшно и не хочется. А зуб ноет и ноет. «Да уходи ты, уходи!» — выпроваживал мысленно он в такие минуты сестру. А сам невольно замечал: «А хороша стала! Куда до нее всем моим… ласточкам! Шея… талия… ноги… ммм. А глаза!..»