— Не брал я никакой сумочки, — отступил Витька.
— Где? Отдавай! — наступал Санька и вдруг ударил Витьку раз, другой. Они упали рядом с трамвайной линией и, катаясь по грязному мартовскому снегу, молотили друг друга кулаками, коленками. Их еле растащили, и они пошли в разные стороны.
Санька шел, ничего не видя впереди, не разбирая дороги. «Предатель! — никак не мог успокоиться, — Вор! В Одессу чуть с ним не пошел!» И вдруг остановился: нет у Витьки никакого отца в Одессе! И не писал отец ему никакого письма. Это он все сам придумал. А слова про стариков, детей, птиц и зверей — это он их от Вани услыхал. И так вдруг стало жалко Саньке друга. Он повернул к поселку и увидел, как медленно, будто нехотя, бредет впереди Витька. Бредет, ни на кого не смотрит, плечи опустились. До самого Витькиного дома шел Санька следом, и в груди его опять рос, рос из маленького комочка шар, раздувался внутри, давил в спину, мешал дышать, лез в горло. И в подъезд, не зная зачем, вошел следом за Витькой Санька. Поднялся по лестнице, а Витька сидит на ступеньке у своей двери, плачет. Санька молча сел рядом.
— Опять закрылись, питекантропы проклятые! — сказал Витька и робко посмотрел на друга. — Сань, ты теперь не пойдешь со мной в Одессу?
— Пойду, — грубо откликнулся Санька и почувствовал, что шар внутри стал уменьшаться, уменьшаться, оставаясь там маленьким живым комочком. — Куда тебя одного. Стащишь что-нибудь — так отделают! Больно я тебя, Витька?
— За Ваню-водителя убить меня мало… А никакую сумочку, Санька, клянусь, в глаза не видывал!.. — И несмело обнял друга за плечи, вздохнул: — Скорей бы лето!
«Ладно, — подумал Санька. — Мы и без его отца в мореходку поступим! — И почувствовал он себя сейчас старшим братом. — Выучусь на капитана дальнего плавания, мамку к себе возьму. Вернется когда-нибудь отец с „режима“ своего, а нас — тю-тю…»
Остаток зимы и весну, до самого лета, Санька с Витькой договорились вести себя так, чтобы не получать никаких и ни от кого замечаний. И мать Саньки даже снова устроилась на работу, а отец начал составлять для него план на лето.
И вот этот-то план Санька увидел в первый свой день свободы:
Прочитать десять книг.
Решыть двадцать задачь.
Скласть все дрова в поленницу.
Каждый день поливать цветы и огурци…
«„Огурци“, — ухмыльнулся Санька. — Ты будешь разъезжать, а я цветочки твои да „огурци“ поливай! Как бы не так! Счас перекушу и — на трамвай! Весь день кататься будем! За Витькой забегу и…» Но не успел он вскипятить чай, как Витька сам прибежал к нему. На всякий случай кинул сперва в окошко прошлогоднюю сосновую шишку — вдруг Санькин отец еще не уехал?
— А ничего у вас тут! — входя во двор, воскликнул Витька и оглядел прочно сколоченный и увитый молодым хмелем забор, многоэтажную поленницу дров под навесом. — Гар-мо-нич-нень-ко! Слушай, Саньк, такая новость! Елена-то Степановна на пенсию уходит! А вместо нее теперь инспектором над нами совсем пацанка, говорят, только что из института! В два счета вокруг пальца обвести можно, если что! Она нас с тобой зовет сегодня, мамке на работу звонила, познакомиться желает. Вот такой резонанс!
«Ну вот, покатались!» — нахмурился Санька, а вслух сказал:
— Мне некогда: огурцы поливать надо, дрова таскать…
— Повестки хочешь дождаться? Давай вместе польем да и пойдем. Нам ведь с тобой тише воды, ниже травы надо! Чтоб никаких подозрений! Мы ей, инспекторше новенькой, наговорим с три короба, а сами — к Черному морю, в Одессу, только нас и видели!
Пока поливали цветы, Витька все принюхивался, принюхивался.
— Чем это у вас пахнет так деликатно?
— Да смородина цветет — не видишь?
— Не-ет, еще чем-то, не знаю только чем…
— A-а, да это маттиолла, наверно…
— Что-что?
— Да вот эти мелкие цветочки — маттиолла. Правда, она по вечерам пахнет, отец говорит…
— Маттиолла, — повторил Витька. — Красивое слово! Люблю красивые слова!
— Да уж, — усмехнулся Санька. — Как сказанешь, хоть стой, хоть падай! А я не люблю. Никакие слова не люблю. Вот отец — ему бы только поговорить. Это он цветочки разводит…
Когда они подходили к зданию милиции, ноги Саньки будто заплетаться стали. Не замечая, он втянул голову в плечи, руки засунул поглубже в карманы, глаза его затосковали. Ох, как он не любил этот дом, это крыльцо, эту дверь, около которой всегда стояла машина, желтая, с синим поясом!
— Куда ты? — удивленно спросил он Витьку, свернувшего, не доходя до милиции.
— Ты не знаешь? Наш инспектор теперь в другом совсем доме. Во-он, видишь? Клуб «Смена» написано. Там теперь она сидит.