— А Петр Иваныч, — насмелилась Анна посмотреть ему в лицо, — собирался ведь тоже… — И словно боялась ответа.
— Схоронил я отца, Анна…
Она опустилась на крылечко, заплакала. Он сел рядом, рассказывал:
— Еще до снега… выписался из больницы, бодрый такой был. А потом враз… ничего, что я приехал? Уж очень отец хотел…
Печально сидели за столом.
Посвистывал самовар.
— А я все живу, — вздохнула бабка Липа.
Потом вышли на улицу, остановились у могучей, широко раскинувшейся на приволье сосны.
— Вот тут окурат, на этом самом месте, и стоял дом-то ваш, — показала бабка Липа. — Сосна-то под окошками, которые в ограду глядели, стояла…
Смотрел Анатолий на землю отца, деда, прадеда. Рука сама потянулась к шапке, опустилась в поклоне голова.
А вечером, когда остались они одни, поняла Анна: неминуемо надвигается то, с чем не совладать ей, не справиться. Чтобы оттянуть, отодвинуть, говорила без умолку, а у самой ноги подкашивались. Говорила, взбивала подушки:
— А может, на печке хотите? Ко мне библиотекарша наша, Феня, частенько забегает — на печке полежать, Свою-то убрали, газовую поставили, вот и скучает. Как в избу, так на печку — шасть! Отлежится, опять в свою библиотеку, дальше сидеть. Ну, вот, — поправила одеяло, — отдыхайте, а я к бабе Липе…
— Анна, — обнял ее Анатолий. — Не уходи.
Во все четыре окошка светила луна, будто сквозь стены.
— Видно, судьба у этой избушки такая, — шептала в тишине горницы счастливая Анна. — Мама моя тоже нездешнего любила. Даже не знаю, откуда он был родом, отец мой…
— Приду домой — хожу по пустой квартире, хоть вой! Друзей много, а у каждого своя жизнь, свои заботы… К тебе потянуло…
— Все сердце изболело, будто беду чуяло…
Он взял ее руку, поднес к лицу:
— Лесом пахнет…
— Живицей…
— Работать начну… Отец так верил…
Ни о чем не задумывалась Анна. Он здесь, он рядом, скрипят за ее спиной полозья лыж!
Знала она, куда завести Анатолия, в какие заманить невиданные уголки своего царства.
Мерцали снега под низким красноватым солнцем. Анатолий всматривался в открывающиеся перед ним пейзажи, будто вспоминал знакомое, давно забытое…
Неожиданно за грядой чахлых сосенок да березок открылось небольшое, почти круглое озерцо, до краев укутанное снегом. Только посередине, выметенные ветрами, поблескивали плешины льда.
— Одино, — объяснила Анна,
— Как?
— Одино — так озеро это называется. Жил здесь когда-то старик один-одинешенек, говорят, еще в Пугачевском восстании участвовал. От каторги сюда бежал. Так здесь и помер. А озеро с тех пор Одино прозвали…
Слушал Анатолий, смотрел, за карандашом тянулся. Смотрел, как Анна, будто оранжевым окрашивает, счищает с сосен верхний слой коры. Как бороздят мальчишки лед на речке. На новые срубы богатых домов. На грузные лесовозы, ползущие по лесной дороге.
Первым позировал Анатолию дед Пётро. Сидел он в переднем углу своей избы и, кажется, дышать перестал — так старался.
— Да вы дышите, дедушка, дышите, — засмеялся Анатолий.
— Стало быть, можно?
Не отпустили просто так, за стол усадили Анатолия.
— Уважил ты нас, шибко уважил, парень! — подставлял к нему поближе дед Пётро закуски. — Годочки ведь мы были с отцом-то твоим, дружки! Он был Пётро Большой, я — Пётро Малый! Ну, пускай ему земля будет пухом! Эх, время, время, текет и утекает! — прослезился. — А я хоть и небольшой был росточком-то, а диркий! В обиду ни себя, ни кого другого не давал! Так и ходили мы с ним вместе — Пётро Большой да Пётро Малый! Вместе, вместе, а ить не сговорил он меня тогда на велику-то стройку! Человек пять, знать-то, за ним двинулося: Семка Петровых, Федор Черных…
— Афонька Оглобля, — помогла вспоминать и старуха деда Пётры. — Митька Ватяк…
— Да, текет время, текет и утекает…
Из механизаторов выбрал Анатолий Егора. Тот немного поартачился, согласился. И пока ждал его Анатолий в горнице, все нашептывала трактористу дородная его жена:
— Костюм-то надень кримплиновый! Да медали не забудь!
— Дак там, поди, не видно будет, кримплиновый не кримплиновый, — посмеивался в ответ Егор. — Не костюм пришли рисовать — человека, поди…
А сам волновался, поправлял галстук. Пока прихорашивался муж, выбрала Даша минутку, спросила Анатолия:
— Здесь жить станете или в город увезете нашу Аннушку?
Смутился от ее вопроса Егор, заторопился загладить промашку жены:
— Легко сказать — в город! Кто где, поди, родился, там ему и место. Оторвешься — намаешься.