«Для меня, поди, красится», — усмехнулся Юрий: знал, что нравится женщинам. Вот и она, соседка по купе (имени он ее, конечно, не запомнил), за один вечер пути уже успела как-то дать почувствовать ему это. «Будет желание — заходите! Я в кафе „Радость“ работаю. Днем — кафе, вечером — ресторан…»
Рина не пользовалась косметикой. Никогда. Ни в первые годы их жизни, ни теперь. Хотя теперь, думал Юрий безразлично, не мешало бы ей слегка так подрумяниваться. Рано поблекла, выцвела будто. Смотришь на нее, и кажется: и в помине нет солнца на свете — вечно пасмурно. Вот Санька — крепыш, здоровяк! Родив сына, жена будто все свои запасы свежести отдала ему. Санька… сынище… Ох и стосковался Юрий по нему! Скорее бы…
Текли мысли, текли, а все не те… Те там, в глубине души, где-то ворошатся… Прячет их Юрий, как эта ленивая полоса тумана маскирует живую, тревожную душу речки.
Больше месяца пробыл Юрий нынче в командировке на одном заводе, участвуя в испытаниях головного образца гирокомпаса «Вега». И еще бы неизвестно сколько пришлось там проторчать, если бы не телеграмма. Четко и ясно, ни слова лишнего: «Тебе телеграмма из дома. Болен отец. Рина». Так может только она, без всяких сю-сю. Он даже голос жены услышал, прочитав телеграмму, деловой, чуть хрипловатый от непомерного курения: «Не Ирина, а Рина! Роман, Иван, Нина, Анна! Ясно?»
Содержание телеграммы ушло сразу куда-то в глубь сознания, не коснувшись души. От этого, видно, и не спалось сегодня, от этого и недовольство, раздражение, как бывает, когда вечером или ночью пишешь отчет какой или что срочное чертишь, а свет справа, а не слева.
Сутки почти телеграмма лежит в его кармане, а он так и не мог заставить себя горевать или хотя бы забеспокоиться об отце. Как о постороннем думал, о чужом: «Заболел… тяжело, видно, раз телеграмма…» Он, конечно, поедет туда… домой, хм… С Санькой повидается, и… Сколько же он там не был? Так ни разу и не был, как уехали они с матерью от отца… Потом институт… Потом Рина… Потом Санька… Три раза «потом», и пятнадцати лет как не бывало… Не поверил даже: неужели пятнадцать прошло?
Значит, и Шуре, подружке его деревенского детства, тоже теперь тридцать два? Неожиданно для себя подумалось так, и сразу стронулось сердце, замолотило в груди — вот ведь! «Н-ну, хватит! Пора вставать!» — не любил Юрий сантиментов.
Вошел третий пассажир, успевший умыться, побриться. Казался он довольно моложавым из-за сухощавости, подвижности. Но все равно — в возрасте. «Вот и отец — старик, наверно, совсем, — подумал Юрий, присмотревшись к спутнику. — Тоже такой же вот голенастый был… Что это я — был? — испугался невольно, — Был… А вдруг и правда не успею?..» Но и после этой мысли о возможной беде ощутил колкую прохладу в душе. «Как о постороннем, об отце… Зачерствел совсем. А все она, — недобро подумалось о жене. — Все у нее по граммам развешено: кому сколько доброты, кому сколько внимания».
И он при ней таким же манером живет…
И еще противнее сам себе стал: вечно у него кто-то виноватый. На себя бы оглянуться-то…
— Доброе утро! — громко сказал ему пожилой их спутник. — Эх, связист, связист, все рекорды, однако, по сну побил! Вставай-ка — чаю на прощанье вместе попьем!
Женщина, чтобы не мешать, вышла, улыбнувшись Юрию по-родственному. Он будто не заметил, спросил старика:
— А почему это, не пойму, вы меня связистом прозвали?
— Связистом-то я был. — охотно объяснил тот. — В войну. Вообще-то я — железняк, по железу, значит, мастер. А в войну связистом пришлось. Ну, скажу тебе, — чудом живой остался. Мы ведь как, связисты-то: пули свистят, место чистое, а ты ползи, соединяй… Так и вы, командировочные, тоже ведь не для ради прогулки туда-сюда катаетесь, для дела, поди. Тоже стало быть, концы с концами соединяете, значит, связисты…
— А-а, — усмехнулся Юрий и, прежде чем спуститься вниз, покачался на руках, опершись о полки, подтянулся несколько раз с удовольствием.
У окна в коридоре стояла их спутница, тревожно всматривалась в мелькающие сосновые пейзажи. Когда с полотенцем и мыльницей проходил он мимо нее, она, словно решившись на что-то важное, попросила:
— Вы мне вещи до такси не поможете?
— О чем разговор — с удовольствием…
Потом он опять лежал на полке, свесив голову, смотрел в окно. По обочинам дороги, сколько ни смотрел, алела в траве земляника.
Поезд неожиданно затормозил и стал, как бывает иногда перед большой станцией. Юрий вдруг сорвался с полки, в одну руку — чемодан-дипломат, в другую — плащ:
— Выскочу здесь! — успел тряхнуть руку спутнику, — До свидания, товарищ Железняк!