Теперь незадача — чем мешок наполнить, какими гостинцами станет Дед Мороз новоявленный ребятишек одаривать. Погрузила Христя на санки мешок картошки и свезла в сельпо. За картошку получила пяток горстей конфеток, похожих на крупные пестренькие бобы. Даже дочке Санке не показали они конфетки те. Вечером сосчитали — по одной на брата получается. Потом напарила Христя моркови, брюквы, свеклы, в печи подвялила, на морозе застудила — вот и готово лакомство.
Первого января раным-рано, хоронясь от глазу людского, задами да огородами ушел Дед Мороз на лыжах в лес. А к тому времени, как празднику начаться, и выкатил из лесу. Ох, что тут было!
Первыми увидали Деда Мороза косоглазенькие братья-близнецы Курдиловы, с краю улицы жили, у самого леса. Как увидали, замерли, ротишки распахнули, косенькими глазенками уставились: не поймешь — на тебя смотрят или мимо. А потом опомнились да в улицу, да с криком: «Робя! Дедушка Мороз! На лыжах из лесу вымырнул! Вот ей-бо! Самый взаправдашний Дедушка Мороз! И мешок на загорбке во-о какой здоровенный!»
Набежали, окружили, глаза у всех — сверк-сверк! А уж как по конфете получили, тут вовсе праздник наступил.
А Маруси среди них не было. А ведь ради нее он все это затеивал-то.
Пока шли по улице гурьбой, и бабы и старики из домов повысыпали, руками всплескивают,
— Да хто же этот ряженый-то?
— Да Ларьша, боле некому!
— Ему в самый раз Дедом Морозом выступать — нос разукрасил и айда!
Когда поравнялись с конторой, где в каморке жила с матерью Маруся, Дед Мороз подошел к завалинке, постучал в окошко:
— Терем-теремок, кто в тереме живет?
— Немки там живут!
— Немчура! — закричали дружно ребятишки. — Пошли отседова, Дедушка Мороз!
Нахмурился Дед Мороз, в дверь постучал настойчиво. Маруся выскочила в одном платьишке, увидела Деда Мороза, замерла, худенькая, маленькая, одни глаза в пол-лица. «Да улыбнись ты, дочка, заблести глазенками», — так смотрел на нее Илларион Фомич, протягивая ей гостинцы.
— Спасибо, — прошептала Маруся и присела чопорно.
— Пойдем с нами, Маруся, — позвал Дед Мороз. Маруся взглянула на хмурые лица ребятишек.
— Нет, дядя Ларя, — узнала его, — не могу, спасибо. — И кончилась для него сказка. Правда, еще до самого вечера не снимал он своего костюма, упарился весь: то плясал с ребятишками вокруг школьной елки, то, впрягшись в большие сани, катал их по улице.
Но радости не было.
Наступал первый мирный Новый год. Вот уж больше месяца он дома, а еще не почувствовал себя победителем. Как в первый день возвращения домой увидел эти глаза, цвета снятого молока, так понял: не кончилась для него война.
…В тот день он отмахал от станции до дому тридцать километров. Шел, поскрипывая молодым снежком, не чувствуя усталости, наслаждаясь тишиной. В родное село пришагал он к полудню. Остановился на пригорке, отыскал крышу своего дома, заплакал. В селе было так же тихо, как в лесу. И не видно ни людей, ни подвод. Только из школы невдалеке стайкой плелись ученицы. И вдруг из стайки этой вырвалась вперед одна из них:
— Папка-а-а! — разорвал тишину ее крик.
Девчушки чуть не валили его с ног, повиснув на руках, на плечах. Санка, такая же, как и он, толстогубенькая, все повторяла, повторяла, лучась глазами: «Папка, мой папка пришел…» И вдруг, целуя дочку, он увидел другие глаза. Не глаза — само горе. Девочка стояла поодаль, не решаясь подойти, и, как только глаза их встретились, повернулась, пошла торопилво, оступаясь, начерпывая в рваные ботинки снегу.
— Чья же это? — спросил Илларион Фомич.
— Не наша, — был первый ответ.
— Как не наша?
— Немка она, — строго сказала Санка.
— Девочка! — окликнул он, еще не зная зачем.
— Ее Мари звать, — явно не одобряя отца, опять сказала Санка.
— Мария, Маруся! Поди ко мне! — позвал Илларион Фомич и развязал вещмешок. — На, Маруся, пиши на здоровье, — протянул девчушке голубенькую тетрадку с лощеными, в клеточку страницами. Девочка не верила своим глазам.
— Бери, бери, Маруся, — улыбался он ей ласково.
— Спасибо, дядя, — прошептала она одними губами и присела перед ним смешно.
— Дядя Ларя я, зови меня — дядя Ларя.