Она теперь каждый день так на него смотрела. Прибежит в кузню, затаится в уголке и смотрит, смотрит. Оглянется он на нее меж делами — аж сердце зайдется: ах ты, кроха, кроха, отошла, отогрелась маленько…
— Я так не моку! — наотрез отказалась взять валенки Миля. — Я толшна расплатиться — это фаш трут, это фаш материал…
Маруся покорно сняла валенки и ждала, чем кончится спор.
— Ну какая же вы несговорчивая, — досадовал Илларион Фомич. — Жизнь долгая — рассчитаетесь…
— Фот что, — сказала Миля. — Я хорошо снаю немецкий ясык, литературный немецкий ясык — Гейне, Гете… Я путу саниматься с фашей Оксаной, мошет, ей ф шисни прикотится…
Да недолго изучала его дочка литературный немецкий язык. К лету разрешили ее учительнице Миле вернуться на родину.
А не прошли-таки ее уроки даром: дочка его Санка институт иностранных языков закончила, учит теперь ребятишек села и немецкому, и английскому. До завуча школы уже дослужилась его дочь.
…В тот день, когда они уезжали, Миля с Марусей, качал Илларион Фомич первый в то лето мед. Увлекались они с женой пчеловодством, даже в войну Христя сохранила две колодки.
Вот собрал Илларион Фомич ребятню на первый медок. Огурцов, прямо с грядки, повдоль нарезал, в чашки меду парного налил, блюдо с сотами выставил:
— Ешьте-ка огурцы с медком — чисто арбузы! — угощал.
И все поглядывал в переулок: неужели так и уедет Маруся, попрощаться не прибежит? Вот как прилепился душой к сироте.
Они показались в переулке, Миля с дочкой, и он никак не мог рассмотреть, что это так торжественно и бережно несет малютка Маруся? Подошли ближе. Ступка в ее руках, чугунная ступка. Тяжелая, видать, для нее, а матери не отдает. В ступке пышным букетом цветет петунья.
Не к Санке, не к Христе, а прямо к нему направилась Маруся с этим цветком в ступке:
— Это вам, дядя Ларя, — посмотрели на него преданные глаза. — Я сама вырастила…
Поднял ее вместе со ступкой этой, посадил за стол к остальной ребятне, поставил перед ней чашку с медом, Обнялись, как сестры, Христина с Милей, заплакали.
…Ступка эта на столе у них стоит в горнице, вместо вазы, уж без малого три десятка лет. Не помнит Илларион Фомич, сколько раз пересаживали они сперва с Христей, потом с дочкой цветок петунью, сколько лесенок городил он из лучинок, чтоб не распадались гибкие, хрупкие стебельки…
Поначалу Маруся с Милей писали им часто. Потом пореже. Потом стали приходить открытки по большим праздникам. Переписывались и Маруся с Санкой, пока в институтах учились: одна иностранным языкам, другая, наоборот, русскому, тоже на специальном факультете. А потом и письма, и открытки приходить перестали.
Илларион Фомич не обижался. Есть в жизни молодого человека годы такие, когда ему ни до кого дела нет — так собой бывает занят. То суженого или суженую ждет-выбирает. То дети захлестнут — с головой погружаются молодые родители в счастливую неволю забот да хлопот о них. И на службе опять в эти же годы надо себя проявить-показать, верное направление взять. Не обижался Илларион Фомич и постепенно тоже стал забывать девчушку-тростиночку Марусю с глазами цвета снятого молока.
И случись же так, что вспомнила она о нем в самые тяжкие для него дни, вскоре после похорон Христи.
«Дорогие тетя Христя и дядя Ларя! — писала Маруся старательным детским почерком. — Долго я не писала Вам — простите. Но в жизни человека наступает такая пора, когда ему необходимо приостановиться, оглянуться и подумать, что взять с собой из прошлого, что помнить, на что опираться, чтобы идти дальше.
И я поняла, что нет у меня после мамы ближе и роднее людей, чем вы, тетя Христя и дядя Ларя. Очень я хочу повидать вас, познакомить с вами моих детей. Я непременно при первой же возможности навещу вас, если можно…»
Илларион Фомич прочитал письма и будто живой воды глонул: есть для чего, для кого дальше гоношиться. Дел сразу набралось невпроворот. А уж если дела у человека появились да задачи, то и живет он, значит.
Перво-наперво дом отремонтировал. Все летечко на это ушло. Потом две семьи пчел назад у соседа Степана откупил: после смерти Христи решил было с этим занятием развязаться. Петунью по осени пересадил в ступке.
Но ни в это, ни в следующее лето, ни после не дождался дорогих гостей. То за границу путевку дали Марусе, за хорошую работу отметили. То на курсы повышения ее посылали аж в Москву. То отпуск с мужевым не совпадал.
А теперь вот он сковырнулся…
…Накануне того дня, когда Илларион Фомич должен был дать ответ доктору, согласен он или не согласен на лечение, после которого он, может, еще поживет, но наверняка потеряет правый глаз, он увидел свой сон.