Торопился, чтоб не мешать движению, «Запорожец». Смотрела, впившись глазами в движущееся впереди себя пространство, Екатерина Сергеевна. Молчал ее пассажир.
— Вам что — жить надоело? — обрушилась она на него наконец. Если бы она увидела сейчас его лицо. Но она смотрела только вперед. Пухлые губы ее были презрительно сжаты, брови крепко сведены.
— Куда вам? — все так же не глядя, бросила она.
— Вот у того серого здания остановитесь, пожалуйста.
Только теперь взглянула на пассажира: оказывается, ему тоже в больницу. Когда она затормозила, он подал ей рубль.
— Да вы что? — сдвинула она брови.
— Извините, спасибо большое. — И пошел. Екатерина Сергеевна, пятясь своей «чирушкой» на стоянку, смотрела в его напряженную спину, на упрямо выдвинутую вперед голову, будто он шел навстречу сильному ветру. И еще удивило ее, что в такой дождь был он без плаща, без зонта, но непогоды словно бы и не замечал.
«Кто-то у него тяжело болеет, может, даже… а я — раскричалась…» И она следом за ним поднялась на крыльцо больницы.
— Вот, — сказал Егор Степанович, захлопывая книгу, — занимаюсь на досуге английским! — И засмеялся неестественно, поднимаясь ей навстречу.
— И зачем только работнику сельского хозяйства английский? — проворчал его сосед, равнодушно взглянув на гостью.
— Ну как же! — жадно, словно не веря своим глазам, всматриваясь в ее лицо, воскликнул Егор Степанович. — А с Вальдхаймом-то переписываться!
Екатерина Сергеевна засмеялась слишком громко, пытаясь хоть так скрыть свою растерянность.
Они сидели в холле под фикусом, говорили, и Екатерина Сергеевна никак не могла прийти в себя: неужели это он? Неужели?
Совсем седые волосы. Пергаментно-бледное лицо. Глубокие морщины. Губы, всегда такие энергичные его губы, поблекли. Когда он дотронулся ими до ее щеки, ей стало неприятно.
Только глаза еще можно было узнать, но и в них сквозь нелегко, видно, дающееся ему сейчас веселье проглядывало что-то новое, незнакомое ей. Особенно тяжело было смотреть на его руки: слишком хорошо она помнила, какими они были сильными, когда поднимали ее, какими нежными, нетерпеливо-требовательными, когда обнимали.
— Спасибо тебе, Катя, — говорил он, — и всем спасибо, что помнят. Я подумаю — времени у меня теперь хоть отбавляй! Я подумаю… Полегли, значит, хлеба, эх, жаль… Постараюсь, Катя, что-нибудь придумать, и напишу тебе или позвоню…
А она думала, слушая его: «Ничего тебе, однако, не придумать — оторвался ты от нас… И зачем тебе английский? И зачем ты не остался со мной? И зачем ты прожил жизнь с нелюбимой женщиной? Сам говорил — не любил ее никогда. А меня и сейчас любишь — вон как дрожат твои исхудалые пальцы. Я бы не дала тебе постареть, я бы не дала тебе заболеть…»
Она еле сдерживала слезы.
— Ну, Катя, пора нам с тобой прощаться. Пойми, я бы не хотел… должна прийти жена…
«Испугался… струсил… и тогда струсил… Господи, неужели это он…»
У окна коридора стоял к ней спиной ее пассажир и мерно покачивался: с носков на пятки, с пяток на носки. Проходя мимо, она спросила неожиданно для себя:
— Может, вас подвезти куда?
Он обернулся, посмотрел будто сквозь нее.
— Не тронь ты его, милая, — потянула ее за руку пожилая нянечка. — У его толькё-толькё жана померла. Инфархт. Разрыв сердца, значит. Уж он к ей каждый день, и в утро и в вечер, и в утро и в вечер. А нынче вот…
У самого выхода Екатерина Сергеевна оглянулась: он все стоял у окна, покачиваясь с пяток на носки, с носков на пятки.
«А обо мне уж некому будет вот так убиваться. Хорошо!»
Едва забравшись в «Запорожец», разрыдалась, сама не зная отчего. Но быстро взяла себя в руки, промокнула глаза. Увидела: на остановке, под дождем, стоит, покачиваясь, ее пассажир. Подъехала, распахнула дверцу:
— Садитесь! — приказала.
Он сел покорно.
— Куда вам?
Немо посмотрел на нее:
— К сыну, — выдавил. И, помолчав, спросил: — У вас тут кто, в больнице?
— Муж, — ни с того ни с сего соврала она. — Предынфарктное состояние…
И в то же мгновение на ее руку, крепко держащую руль, легла его рука, мол, понимаю вас, крепитесь…
«Вот и правильно, что соврала: отошел, видно, маленько, отмяк… А хороший, видать, человек, если в таком горе чужую беду заметить способен… Глаза у меня, наверное, вспухли, зареванные…»
Только теперь, глядя, как ест сын ее случайного пассажира, она вспомнила, что с утра ничего не ела.
— Может все-таки пообедаете? — спросила, перехватив ее взгляд женщина, очевидно невестка, с очень модным лицом.