Тогда старик шел расталкивать бедолагу — человек ведь!
— Эй, парень, очкнись! Застудишься! Земля-то еще не отошла как следует, не согрелась! Очкнись, парень! — И садился рядом — не хватало силенок совладать с безвольным телом пьяного.
— Эх, вы — самоубийцы! — хмурился. Приносил, делать нечего, старенькую телогрейку, подсовывал под бок мертвецки пьяного человека.
И телогрейку, и стакан всегда приносили. Он споласкивал стакан, ставил на полочку у крыльца — до другого разу.
— Дядь Вань, — приглашали старика выпивохи. — Иди, посиди с нами. Выпей, дядь Вань!
— Некогда мне-ка с вами сидеть-рассиживаться, — хмурился старик, не удерживался, спрашивал: — Когда же робите-то, ребята?
— Работа, дядь Вань, знаешь ведь — не волк! — зубоскалили в ответ ребята.
— А девок к чему спаиваете, им детей рожать-ростить, — не унимался старик.
— Да кто их спаивает-то? Сами липнут, как мухи на мед! — хихикали. — Глони, дядь Вань, скучно ведь, поди, тебе — один да один…
— Когда скучать-то? — защищался старик.
— А ты добрый, — заискивали перед ним выпивохи. — До вас тут такая стервоза жила! У ней не то что стакан — снега зимой не выпросишь!
— Про снег не знаю, а траву коло дома рвать — для кролей там, для поросенка — никому не давала! Как выпустит двух овчарок! Вот такие вот были две собаки!
— Две собаки да сама третья!
— Ну, ей Витек раз и устроил!
— Устроил да и сел в тюрьму!
— А чо! Ему тюряга — дом родной! Так и так бы сел! Не за то, так за другое! Она потому дом-то и продала — Витек-то вот-вот вернется! Она и деру! Ну, он ее, Витек-то, хоть где найдет!
— Нужна она ему! Остепенится, поди… Алка-то вот-вот родит…
— Как же, остепенится! Еще поганей вернется…
— Ох, и погуляем!
— Эх ты — подсекало! Тебе хоть с кем гулять, лишь бы подавали!
— А тебе?
— Погулять-то погуляем, но и покуражится, поизмывается он над нами всласть! Ты с им, дядь Вань, поаккуратней! Он у нас бешеный. Токо Алку маленько слушался… так что ты поимей в виду, дядь Вань…
— А вы-то — что же; али не заступники? — усмехнулся старик.
И удивился вмиг наступившей тишине. Каждый — глаза в сторону, и сказать, видно, нечего: все в горсти у того Витька.
— А мы бы, дядь Вань, — нашелся наконец смельчак, — с ба-а-альшим удовольствием выпили бы за упокой его души, элив бы его укокали! — И пустил по кругу стакан.
С тех пор как начал Иван Григорьевич с ними валандаться — кому телогрейку под бок, кого растрясет да домой направит, кого водой отольет, — зауважали старика в компании еще больше. Показалось даже ему, что не только материться меньше стали при нем, но и пить. Зять, правда, все серчал, все хмурился.
«Вам-то что, — думал обидчиво старик. — Субботу с воскресеньем наотдыхались на свежем воздушке, сели да укатили в город, а я опять один на один. А оне — все же люди, слушают меня, „дядь Вань“, да „дядь Вань“… Не то что вы со всемя вашими друзьями-подругами…»
Друзья-подруги наезжали в дом частенько. То одни, то другие. Дом казать все возили их зять с дочерью. А те ходят из комнаты в комнату, лазают из подвала на чердак и все ахают, и все охают: «Ах, какой прекрасный дом!», «Ох, какой прекрасный сад!», «Ах, какой прекрасный вид!».
Старик в такие дни никому не был нужен. Сидел себе где-нибудь в сторонке — у ворот ли, в саду ли. Проходили мимо гости, каждый не забывал спросить: «Ну, как дела, дедушка?» Поначалу-то Иван Григорьевич обрадуется, бывало, про дела свои рассказ начинает. Только рот откроет, а того, кто спрашивал-то, уж и след простыл.
— Ну, как дела, дедушка? — спросит и дальше пошел.
— Ну, как поживаете, Иван Григорьевич? — спросила и дальше пошла ахать.
— Ну, как жизнь, дед?
Молчит Иван Григорьевич, целыми днями молчит, когда в доме гости. Давно понял: не нужен он тут с делами своими, с жизнью своей никому.
А тем, хоть и непутевые они, самоубийцы-то, тем он нужен: стакан его нужен, доброе слово его нужно. Втайне даже гордился старик: уж такой вроде бросовый народишко, а уважение к нему имеет.
А бессонными ночами стал он мечтать-загадывать, что можно будет которого-нибудь из них и на путь истинный наставить, усовестить. Особенно тех, кто помоложе. Сосунки ведь. Да и не брался за них никто как следует. Вот и разбаловались, распустились ребятишки.
Лежал как-то, думал и вдруг задохнулся от слез, комком сдавивших горло, — к старости стал он на слезы слабый. Неожиданно всплыли в памяти другие юные лица: Алеша… Серега… Демка… — боевой его экипаж. Уткнулся в ладони, теплые слезы ползли по пальцам, в рукава рубашки.