— Да заткнись ты! — сунул он жене сверток. — Где собацька? Счас мы ее напоим! — И налил из бутылки в подвернувшийся черепок. Собака жадно принялась было лакать темную жидкость, но вдруг фыркнула, замотала головой, заскулила.
— Пей! — прижимал ногой голову собаки к питью Витек: душа его жаждала приключений. Компания притихла.
— Рыжик! — заплакал Алик.
Старик решительно шагнул за ворота. Но было поздно. И одного глотка, верно, хватило животному. Собака зашаталась, беспомощно озираясь, ища пристанища.
— Рыжик! — звал Алик. — Ко мне!
Рыжик слышал голос друга, но найти не мог, потому что пьяная компания окружила его плотным кольцом, над ним гоготали, попинывали легонько, подталкивая на середину круга, наслаждаясь неожиданным зрелищем.
— Рр-ав! — неумело сердился еще не вышедший из щенячьего возраста пес. Потом, поскуливая, забеспокоился, завертелся по кругу и наконец пристроился.
Витек как автор этого представления стоял победно посреди круга, широко расставив длинные ноги. У его туфли и поднял заднюю лапу бедный пес. Теплая капля текла по носку в туфлю. Витек взвизгнул, поддал собаке в бок. Та с визгом скатилась под пригорок. Пьяный верзила кинулся за ней.
И остановился, чуть не столкнувшись со стариком. Замахнулся было, чтобы оттолкнуть его, да замер под жестким взглядом. Схлестнулись две воли. Спокойно, но неуступчиво смотрел старик. Нетерпение мести в глазах пьяного верзилы. «Ну, ладно, старик, попомнишь!»— будто сказал, отступая, парень. «Посмотрим по бёрду — не будет ли блезён!». — будто ответил старик, поднял на руки дрожащего щенка и пошел к дому.
Витек было кинулся за ним, но дружки окружили его. Алка повисла на нем, обвив нежными пухлыми руками его крепкую шею, уговаривала пьяненько, целуя в искаженный ненавистью рот. Кто-то влил в этот рот очередной стакан вина.
Алик, размазывая по щекам слезы, робко скребся в ворота.
— Кто там? — открыл старик калитку. — A-а, заходи!
Рыжик жадно лакал из миски молоко. Увидев мальчика, вильнул хвостиком, не отрываясь от вкусного угощения.
— Он не помрет? — спросил Алик.
— Отудобеет! Вот попьет молочка и… Заберешь или у меня оставишь? — спросил и заторопился, уговаривая — Ты вот что… ты оставь псишку у меня. Пускай живет себе, и ему приволье, и мне все повеселей. А ты… ты вот что: ты прибегать будешь, проведать его будешь, сговорились?
— Ага! — согласился. Алик, — Ладно. Все равно Витек не даст ему житья. И мамке не даст, и мне, уж я знаю. Кабы папка был, я бы к нему убежал.
— А где же твой папка?
— Папки больше нету. Как мамка ушла к этому Витьку, так папка взял, дурак, и отравился. А у вас есть корова?
— Нету. Раньше, когда я в Ивановке жил, была корова. И овечки были. И курисы. И гуси. А теперь вот никого нет, — сказал старик.
— А зачем же ты тогда сено косил? Я видел…
— Да так, привычка. Вот псишке подстилка будет…
— А у моей бабушки-прабабушки в деревне есть корова, добрю-у-щая! Раз мы с мамкой приехали к бабушке-прабабушке в деревню, и я захотел там остаться на все лето. Бабушка-прабабушка сказала: «Ну, ин ладно, оставайся. Только пойдем коровушку-матушку спросим. Как она скажет, так и будет». Вот пошли мы за речку, на луг. Я иду да побаиваюсь: ну как коровушка-матушка не разрешит остаться, может, я не поглянусь ей. Ну, подошли. Бабушка-прабабушка стала доить ее, а я травы нарву пучок и даю корове.
Вот подоила бабушка-прабабушка и в самое ухо спрашивает ее: «Коровушка-матушка, дозволь моему мнучечку погостить у нас, молочка твоего скусненького попить?» И коровушка вот так вот головой закивала, закивала и глазами вот так захлопала. Разрешила! Я все лето там жил! Ох, и здорово!
— А што же опять не едешь? — спросил старик, смеясь.
— Дак а кто же будет нянькаться? Некогда мне теперь по гостям разъезжать. Да и в школу мне нынче, форму вот покупать надо… Да и Витек у нас — ну прямо бешеный! То ничего, а то… Мамка добрая, а он у нас некудышный совсем. И девочку нашу не любит. У ней ручки во-от такие вот малюсенькие. А когти — как у кошки! Я раз наклонился над зыбкой, она мне чуть глаза не выцарапала, озорница! — посветлело личико мальчишки.
— Она, видать, женщина славная, мамка твоя, — сказал старик.
— Ага, она славная! — словно обрадовался Алик. — А Витек злой. Я ей говорю: уйдем, говорю, от него, мамка, не надоело тебе? Не могу, говорит, сына: судьба это моя. Это, говорит, мне кара за папку твоего. Так, говорит, мне и надо. Пьянчужка она у меня, что с нее взять…
Так сидели они на крылечке, стар да мал, разговаривали и поглаживали задремавшую собаку.