Мерлин выгнул бровь и задумчиво потеребил пальцами бороду:
— Какова же ее просьба?
— Этого она ему не сказала, — ответила старая Мэй. — Она сказала только, что дала знать об этом одному из членов Белого Совета.
Старейшины отошли в угол сцены. Несмотря на напряженность ситуации, они не повышали голосов.
Я не следил за ними. Слова посланника, переведенные старой Мэй, настолько потрясли меня, что я и дышать-то едва мог, не то что говорить. Когда я наконец вновь обрел способность двигаться, я повернулся к столу, наклонился пониже и стукнулся лбом о деревянную столешницу. Потом еще раз. И еще.
— Черт, — прошептал я. — Черт, черт, черт!
Чья-то рука легла мне на плечо. Я поднял голову и увидел перед собой закутанного с головы до ног Привратника. Рука его была затянута в черную кожаную перчатку. Даже постаравшись, я не смог бы увидеть ни клочка его кожи.
— Ты ведь знаешь, что означает дождь из жаб, — тихим, едва слышным голосом спросил он. Он говорил по-английски с едва заметным акцентом — наполовину британским, наполовину каким-то еще. Индийским? Ближневосточным?
Я кивнул:
— Неприятности.
— Неприятности, — повторил он. Лица его я так и не видел, но заподозрил, что слово это сопровождалось едва заметной улыбкой. Он кивнул в сторону остальных Старейшин. — Времени у нас в обрез, — прошептал он. — Ты ответишь мне на один вопрос, Дрезден? Только честно?
Я покосился на Синюю Бороду. Тот наклонился к сидевшей за соседним столом круглолицей чародейке крайне благопристойной внешности и, похоже, внимательно слушал ее. Я кивнул Привратнику.
Тот махнул рукой. Не было ни слов, ни даже секундной паузы на подготовку заклинания. Ничего. Он махнул рукой, и гул голосов в зале разом отдалился, сделавшись неразборчивым.
— Я понимаю, ты тоже умеешь Слышать. Я тоже не хотел бы, чтобы нас с тобой подслушали. — Голос его доходил до меня странно искаженным. Одни звуки казались неестественно высокими, другие — неестественно низкими, странно гулкими.
Я осторожно кивнул:
— И что за вопрос?
Он поднял руку и черной перчаткой чуть сдвинул капюшон так, что я увидел отблеск темного глаза и неровно остриженную седую бороду на фоне бронзово-смуглой кожи. Второго глаза я не видел. Лицо его, казалось, то и дело меняется в тени, и мне пришло в голову, что оно изувечено — возможно, обожжено. На том месте, где полагалось находиться второму глазу, блеснуло что-то серебряное.
Он придвинулся ближе ко мне.
— Мэб уже выбрала своего эмиссара? — прошептал он мне на ухо.
Я как мог постарался скрыть удивление, и, как обычно, это вышло у меня плохо. Я увидел в его единственном глазу огонек понимания.
Черт возьми. Теперь-то я понимал, почему Мэб держалась так уверенно. Она с самого начала знала наверняка, что подряжает меня на дело, от которого я не смогу отказаться. При этом она провернула это, не отказываясь от сделки. Мэб хотела, чтобы я взялся за ее дело, и она наверняка была просто счастлива ввязаться в войну сверхъестественных сил, чтобы получить то, что ей нужно.
Собственно, у меня в офисе она только играла со мной — а я-то, дурак, принял все это за чистую монету. Мне хотелось врезать себе со всей силы по лбу. Надо же, деревенский дурачок нашелся!
Так или иначе, смысла врать парню, чей голос решает мою судьбу, я не видел.
— Да.
Он покачал головой:
— Рискованное равновесие. Совет не может позволить себе ни оставить тебя, ни исключить.
— Не понял.
— Поймешь. — Он сдвинул капюшон обратно на лицо. — Я не могу предотвратить твою судьбу, чародей. Я могу только дать тебе шанс самому избежать ее.
— Что вы имеете в виду?
— Разве ты сам не видишь, что происходит?
Я нахмурился:
— Есть опасный дисбаланс сил. Белый Совет здесь, в Чикаго. Мэб лезет в наши дела.
— Или, возможно, мы — в ее. Почему она назначила своим эмиссаром смертного, а, юный чародей?
— Потому что кому-то там, наверху, доставляет удовольствие смотреть на мои мытарства?
— Равновесие, — подсказал мне Привратник. — Все дело в равновесии. Восстанови равновесие, юный чародей. Докажи, что ты достоин своего звания.
— Значит, вы говорите, я просто должен работать на Мэб? — Голос мой звучал глухо и отдавал жестью, будто слышался из кофейной банки.
— Какое сегодня число? — спросил вдруг Привратник.
— Восемнадцатое июня, — ответил я.
— А… Ну конечно.
Привратник отвернулся, и шум снова сделался нормальным. Привратник вернулся к остальным Старейшинам, и они заняли места на своих трибунах. Podii… Podia… Чтоб ее, эту латынь с ее склонениями…