И все же художественное значение плафонов Летнего дворца очень велико: они были одной из первых ласточек, возвестивших о появлении в России нового вида искусства - светской декоративной живописи, живописи, свободной от церковных влияний.
Давно известно, что вещи умеют говорить. Переживая своих создателей и владельцев на века и тысячелетия, они рассказывают об их обычаях, нравах, вкусах, свидетельствуют „за" или „против" них. Каждая комната Летнего дворца, каждая деталь его убранства подтверждают ату старую истину, заявляя о талантливости их творцов, о страстной увлеченности лучших людей Петровской эпохи доселе неведомым, об их устремленности в будущее.
В годы, когда создавался Летний дворец, на невских берегах вовсю кипела работа: после разгрома армии Карла XII под Полтавой и взятия Выборга Петербургу больше не грозило внезапное нападение шведов. И уже не от случая к случаю, не урывками между ратными делами занимается Петр своим возлюбленным детищем. Связывая с ним свои надежды и мечты о будущем России, он с увлечением отдается строительству города. По-прежнему особое внимание уделяет Петр своей летней резиденции: по его мысли, она, как позднее и пригородные дворцы, должна была служить укреплению престижа русского государства. „Если проживу три года, - как-то сказал он, - буду иметь сад лучше, чем в Версале у французского короля…" К работам в Летнем саду привлекаются крупнейшие архитекторы - Шлютер, Леблон, Земцов, лучшие мастера садоводства Ян Роозен, Илья Сурмин и другие.
Большинство аллей Летнего сада, по которым мы гуляем еще и сегодня, - память о трудах Яна Роозена, бессменно работавшего здесь целых 13 лет, до самой своей смерти, совпавшей с годом смерти Петра. Но не думайте, что с тех давних пор в саду ничего не изменилось. Бог времени Сатурн, пожирающий дни, месяцы и годы, безжалостен. Его статуя, стоящая на главной аллее, словно напоминает входящим в сад о промелькнувших столетиях. Если бы мы с вами могли сейчас перенестись лет на двести пятьдесят назад и в погожий день посмотреть на Летний сад с высоты птичьего полета, то вместо сплетающихся вершин вековых деревьев, вместо волнующегося моря густой листвы перед нами, как на ладони, раскрылась бы необычная панорама.
Прямые, как по линейке вычерченные, пересекающиеся под прямым углом или расходящиеся лучами аллеи, огражденные гладкими, зелеными стенами. Кое-где, перекрытые сплошным сводом из ветвей и листьев, тянутся зеленые туннели. В квадратах и прямоугольниках между аллеями ровные ряды странных деревьев: вместо развесистых пышных крон их стволы венчают шары, кубы, пирамиды. Тут и там, на аллеях и газонах, мелькают темно-голубые, отливающие серебром пятна. Воды так много, что кажется, будто от удара трезубца Нептуна по глади Невы разлетелись во все стороны гигантские брызги, рассыпались по саду и засверкали зеркалами прудов, заискрились водоемами фонтанов. Только, как и все в этом саду, они потеряли свою естественную, неуловимо-капризную форму и превратились в правильные круги, овалы и другие геометрические фигуры.
Прямая серебристая лента поперечного канала делит сад на две почти равные части. (Их называют Первый и Второй сад). В той, что дальше от Невы - знакомые очертания полукруглого Карпиевого пруда; в нем разводят карпов к царскому столу. Еще дальше, за Мойкой, на месте Инженерного замка, крыши разнообразных построек - это подсобные дворцовые помещения и жилища тех, кто обслуживает дворец и ухаживает за царским „огородом". Впрочем, и в самом саду множество неизвестных нам сооружений, но сверху их разглядеть невозможно. Поэтому бросим еще один взгляд на расстилающийся за Лебяжьей канавкой Царицын луг, на широкую синеву Невы и, продолжая наше путешествие в прошлое, постараемся рассмотреть вблизи этот диковинный сад, похожий на пышную театральную декорацию.
От напора волн „Большой реки" его ограждает каменная стена. Специально для того, чтобы здесь могли приставать шлюпки, верейки и прочие суда „невского флота", в нее вбиты железные кованые кольца. От воды на берег ведут деревянные скользкие ступени.
У самой Невы высятся три длинные, прозрачные галереи; через них-то и попадают в сад. Две, что по бокам, - белые, из деревянных брусочков - трельяжей тонкой работы. „Промеж проходами тех галерей балясы токарные, над оными галереями по одному гербу российскому с короной… местами вызолочены". Центральная галерея, самая большая - „на столбах российского мрамора", украшена поверху балюстрадой из точеных столбиков. Пол в ней выстлан белыми и черными мраморными плитками, а потолок подбит холстом. Но первое, что здесь привлекает внимание, - беломраморная статуя прекрасной обнаженной женщины, стоящая на высоком пьедестале. Изящная и стройная, с чуть повернутой гордой головой, пленительная в своей наготе, древнеримская богиня любви Венера будто с удивлением смотрит на бледное северное небо, на неторопливо бегущие у ее ног волны реки. Волею каких судеб очутилась она в этой холодной и неприветливой стране, за многие тысячи верст от своей солнечной родины? Изваянная неизвестным древним скульптором, полтора тысячелетия пролежала она в желтоватой сухой римской земле, до тех пор, пока в начале XVIII века люди, рывшие котлован под фундамент для своего жилища, не извлекли ее и не вернули к жизни. Найденная „с отшибленной головой и без рук", она была куплена агентом русского царя в Риме Юрием Кологривовым и отдана им для приведения в порядок местному скульптору.