Сегодня ему можно бы не ездить — Митя один мог осмотреть скалы в устье Муры, но втемяшилось же — побывать на взрывных работах. И вот мы здесь.
Николай Нилыч совсем взбудораженный от этих пороховых россыпей. Одни глаза остались. Как ни смотри на него, видишь только глаза. Немигающие, голубовато-серые, загребущие глаза. Удивление одно. Никогда не встречал такого человека. Никто не умеет так смотреть.
Из-за этих своих глаз он и мытарится по свету. Не знает от них покоя. Как ведь с ним случается. Ехал он раз в поезде и показывал соседям карточные фокусы. А тут цыганка подвернулась — гадает. Только Николай Нилыч раскинул карты, она в лице изменилась. Застыла — смотрит. Посмотрела и ушла. Немного погодя вернулась, отозвала его в тамбур. «Продай колоду», — говорит. Ухватилась за рукав — «продай» и никаких! Еле оторвался от нее. Через часок опять приходит, но с ней еще две цыг анки. Опять в тамбур выманили, опять «продай» да «продай».
— Очумели, что ль? Не торгую! Отвяжитесь! — взъярился Николай Нилыч и прогнал их.
Но цыганка вновь появилась, с цыганом молодым, бородатым. Ни слова о картах. Цыган с почтением говорит:
— Тебя таборный зовет. Уважь, зайди.
Через весь состав пробрались к мягкому вагону. В купе на диване лежит таборный — в шелковой рубахе, в сафьяновых сапожках. Приподнялся на локте:
— Сто рублей дам. Продай колоду!
— Иди к черту! Я не барышник.
Таборный сел. Подумал. Потом положил Николаю Нилычу руку на плечо и говорит:
— Айда с нами кочевать!
...Лишь зимой вернулся Николай Нилыч домой.
Ненасытность его, неожиданность, неприкаянность — все собралось в глазах, словно выцветших от виденья. Никто из нас не умеет и не может так видеть. Щуплая фигурка его в сером ватнике пропитана неистовой силой познания. Тут какое-то сходство с зеленоватыми катышами пороха, таящими под невзрачностью огненную мощь.
В ненастной промозглости, которая стерла все краски, одно яркое пятно на понтоне — прораб взрывников Дергачев. Он в красном спасательном жилете. Высокий поджарый парень из-за этого жилета превратился в горбуна — надувные подушки пузырятся на спине и груди. Они очень нелепы, эти подушки. Серьезное обветренное лицо Дергачева никак не вяжется с шутовским нарядом. Но это не вызывает даже улыбки. Странная одежда придает ему особенную торжественность.
Дергачев осматривает понтон по-хозяйски. В глазах его что-то вроде скуки. Коротко поговорил с рабочими. Переглянулся недовольно с бригадиром — низеньким пареньком, похожим на мяч из-за черного вздутого жилета. Деловой человек этот Дергачев. Даже сухой человек, черствый.
С нами, пока плыли на буксире, двух слов не сказал. Точно забыл про нас. Лишь когда причалили к понтону, вспомнил:
— Спички, папиросы есть? — спрашивает.
Николай Нилыч достал — думал, он закурить хочет, а тот взял и спрятал в рубке. Зачем? Почему? Догадались, что курить тут нельзя, но ведь мог объяснить, а он молча отобрал, и все.
Мы не в обиде. Нисколько не в обиде на Дергачева. Тут не до обиды. Такая дьявольская сила рядом. Прихотливая, необъяснимая и капризная сила.
И ведь просто все, обыденно. Вдоль палубы лежат четыре длинных, раздувшихся от пороха марлевых мешка. Точно белые гусеницы присосались к настилу. Двое парней набивают пятый. Вставили в горловину помятое ведро без дна, загребают порох из ларя и ссыпают в эту воронку. Постепенно гусеница раздувается и тяжелеет. Рабочие берут ее поперек брюха, и она, изгибаясь, ползет ближе к воде. Дергачев щупает — хорошо ли набита. Его продолговатое лицо, на котором не поймешь — то ли выгоревшая бородка, то ли давно не бритая щетина, — озабоченно и замкнуто.
А ребята работают весело, привычно, словно картошку таскают или макароны. Вон на берегу парень вывернул из штабеля тяжелый ящик, разбил ломиком, вытащил четырехпудовый мешок пороха, взвалил на плечи, принес на понтон и бросил рядом с нами. Да, бросил, как мешок с крупой. Утер лоб, зачерпнул из ведерка воды, напился и остатки плеснул на пороховую гусеницу.
Мы все замечаем с непривычки. Все вроде бы опасное, необычное. А для рабочих это самое обыденное дело. Воду, например, парень плеснул на порох. Для нас странно: вода и порох. Оказывается, намокший порох взрывается лучше сухого. Потому и забивают его в марлевые мешки, чтоб он как следует промок под водой — сила у него будет больше. И ребята здешние кажутся смельчаками, а для них все это просто работа. Просто работа, от которой устаешь и за которую получаешь зарплату.