Мне приходилось принимать решения, и немалые!
Он медленно поднялся, подошел к окну и, всматриваясь в день, произнес: когда я был министром.
Торгрим ждал продолжения и немного нервничал, несмотря на то что руки у него как молоты и глаза на высоте сто девяносто сантиметров. Торгрим — терпеливый человек и может ждать долго. Часы на стене над дверью шли, на деревню мягко опускался вечер, через окно в дом устремились сумерки, все стало неясным и нечетким. Торгрим трижды с равными промежутками откашлялся, но Финн так ни разу на него и не посмотрел. Торгрим поморгал, ему стало трудно различать очертания Финна у окна. Торгрим медленно попятился, нащупал дверную ручку, тихо открыл, во все глаза посмотрел в сторону окна, но уже не смог различить, где сумерки, а где человек; он тихо закрыл дверь за собой.
Солнце с трудом поднялось над горами на востоке и зажгло для нас новый день. Астроном выключил компьютер, съел овсянку и лег спать, дул северный ветер, в горах падал снег. Мы надели шерстяные носки, думали о теплых плюшках, страхе и кофейнике. Торгрим вышел из дома и направился к главе администрации и его жене, всего десять минут ходьбы для человека с такими большими шагами. На нем была полицейская форма, он зашел в гараж, едва поместился в дверной проем, Йонас сидел за письменным столом и не знал, радоваться ему или бояться. Они встретились глазами, но не успели поздороваться, потому что Сольрун принесла торт, а ее муж — кухонный нож и четыре тарелки, он отрезал Торгриму кусок со словами, что теперь их двое и они должны благодарить за это Сольрун. Толстые пальцы Торгрима неожиданно легко обращаются с вилкой, эти толстые и сильные пальцы обладают большой чувствительностью, четыре или пять женщин деревни могут это засвидетельствовать, они всегда удивлялись, какими легкими и ласковыми бывают эти руки, как деликатно ощупывают. Они вчетвером едят торт, чокаются кофе, Торгрим что-то говорит своим низким голосом, и у остальных дрожат веки, из Йонаса слова не вытянуть, но он выпивает четыре чашки черного кофе, хотя обычно максимум пьет одну в день, потом Сольрун уходит на работу. Торгрим облегченно вздыхает, он рад и одновременно расстроен, всегда такой робкий, неуверенный и неуклюжий в присутствии Сольрун: эти таланты, этот небесно-голубой купальник, эти длинные рыжие волосы. Затем прощается глава администрации, офис, мальчики, чертовы бумаги, говорит он, и они остаются вдвоем. Ну вот, осторожно произнес Торгрим, теперь мы товарищи; отныне будем держаться вместе, как единое целое. Поднявшись, они взялись за руки, тролль и альв, полицейская машина двинулась с места и поехала за пределы деревни, Торгрим за рулем, Йонас дрожал на пассажирском сиденье, то ли от выпитого кофе, то ли от счастья.
[Время идет, оно проходит сквозь нас, и потому мы стареем. Через сто лет мы лежим в земле, только кости и, возможно, титановый штифт, который стоматолог вставил в верхний зуб, чтобы зафиксировать пломбу. Человек кончает не так хорошо, как титан, его историю можно описать в следующих словах: он то, что живет в сердце, костях, крови, а затем движение рук одним ноябрьским вечером.
Йонас, похоже, мало думает о таком существовании, и в этом, видимо, причина того, что он не стареет, кожа у него все такая же ровная и мягкая, и их приятно видеть вместе — Йонаса и Торгрима. Через несколько месяцев после того, как Йонас дрожал на переднем сиденье полицейской машины, он продал свой дом, дом своего отца, и переехал к Торгриму, там он в безопасности, весной и летом рано утром уходит из деревни на пустошь с биноклем, ручкой и блокнотом, наблюдает за болотными птицами, он любит бекасов и куликов, но недолюбливает чаек, кружащих над гнездами болотных птиц и предвещающих смерть. Йонас успокоился, его словно не касается ничего из того, что мучает нас: скорость, беспокойство, нам нужны большие телевизоры и новые мобильные телефоны, он же думает только об изгибе крыла у болотных птиц. Что же нам сделать, чтобы достичь такого же состояния?
Некоторые в нашей деревне с подозрением относятся к тому, что они живут вместе, эти двое мужчин, но это, вероятно, потому, что мы привыкли сводить все к сексу. Вы ведь знаете, какие нынче времена, мало какой журнал выходит без материала об интимной жизни: измены, изучение сексуального поведения, определение параметров мужского достоинства, обсуждение аксессуаров для секса. Мы где-то прочитали, что оргии и безудержная сексуальная жизнь сопутствовали распаду Римской империи, но ведь человек — это не только плоть и кости, нечто большее, чем один штифт из титана? Когда-то антидепрессантом была вера, она давала смысл и надежду, когда-то — наука, когда-то — мечты о лучшем мире, меньших расстояниях между людьми: так все меняется. Проходят дни, века, и в наше время вера ограничена воскресной службой, наука — собственность ученых, а мечта о лучшем мире спит на новеньком диване.