Она крепко обхватила Давида за шею и поцеловала, разжав губы. Первый поцелуй, обжигающий поцелуй, вкус водки и табака. Она прижала свои губы к его, свои большие перси к его груди, свою талию к его твердому члену, и он закрыл глаза. Что я должен сейчас делать, нерешительно думал он, рассердится ли она, если я поглажу ее грудь, и как гладить, мягко или крепко, или нужно ее щипать, и как тогда быть с задницей, прикасаться ли к ней, как же хочется к ней прикасаться, я и не знал, что у женщин такой узкий язык. Его левая рука неподвижно лежала на ее бедре, правая растерянно ощупывала спину, словно ошалелая долгоножка, он раздумывал, долго ли они будут целоваться, такой же у него горячий язык, как у нее, довольна ли его поцелуями, его языком и что ему делать с руками? Между ними и миром только плотный бархатный занавес, но бархатный занавес иногда толще ночи и шире океана, правая рука Давида бесцельно шарила, коснись ее груди, или это задница, приказал он правой руке, Харпа медленно и спокойно ослабила ремень на его брюках, расстегнула пуговицы и молнию. Женская рука залезла в трусы, его синие трусы, обхватила член, быстро затвердевший в ее ладони, глаза Давида широко распахнуты, рот полуоткрыт, дотронься до моей груди, прошептала она, нет, под рубашкой, расстегивай, боже, какие у тебя пальцы, вынимай из лифчика, она твоя, что, не нравится? Напротив, ответил он надтреснутым шепотом. Несколько лет назад были красивее, более упругие. Но для меня они и сейчас восхитительны, никогда не видел подобной красоты. Боже, как же ты красиво лжешь, возьми их в руки, не щекочи, крепче, для тебя это безопасно, вот так, любовь моя, неужели ты никогда этого не делал? Нет, шепчет он, красный от усердия и стыда. У тебя никогда не было женщины? Он трясет головой, на глазах выступают слезы. О, как это приятно, вздыхает Харпа, задирай юбку, снимай с меня трусы. Давид нехотя выпустил груди, его руки остались пустыми, он наклонился, замялся, поднял на нее взгляд, дрожащими руками залез под юбку, медленно стянул трусы, она приподняла правую ногу, затем левую, положи в карман своего пиджака, шептала она. Она увлекла его в глубь сцены, к маленькому столу в углу, он дышал, будто вот-вот заплачет или утонет, она сбросила юбку, легла на стол, раздвинула ноги, прижала его к себе, а теперь направляй член внутрь, он никогда в жизни не подозревал, что бывает что-то такое мокрое, мягкое и теплое, а она гладила его лицо, сосала мочку уха, лизала его глаза, он начал двигаться, из ее нутра доносились тихие звуки, как вой и одновременно не вой, он что-то шептал, охрипший, счастливый, полный отчаяния, любовь моя, любовь моя, шептала она, продолжай, все хорошо, только продолжай, она засунула кончик языка в его левое ухо, и в мире не осталось ничего, кроме ее дыхания.