Когда она выезжает на автостраду, оставив позади прохладу мокрой глины пшеничных полей, становится жарко. Уже. К полудню жара еще усилится, неминуемо усилится, тяжело распластается над землей на весь день, до сумерек.
Солнце припекает затылок, и снова подступает тошнота, неотвязная. Вцепившись двумя руками в руль, Мария борется со сном. Временами ей кажется: одолела, но тут же она снова проваливается в беспамятство. И все-таки, все-таки приближается к отелю.
Вот мастерская.
Вот и гаражи.
А навстречу уже попадаются крестьяне. И едут машины в сторону Мадрида, но их еще мало.
Мария чувствует, что уже не в силах бороться со сном, и только мысль о Жюдит заставляет ее доехать до первых домов, а потом и до городка. И наконец — до площади.
Там все еще полно полицейских. Те, что дежурили ночью, сейчас, наверно, спят. А у этих при ярком свете дня такой обескураженный вид. Они зевают. Их сапоги в грязи, форма измята, но они еще свистят вовсю на всех углах городка. И охраняют, невзирая на усталость, двух давешних убитых, что лежат в мэрии.
Ворота в отеле открыты. Молодого ночного сторожа сменил старик. Под навесом есть свободные места. Конечно, ведь те машины на шоссе были из отеля. Мария оставляет «Ровер», выходит, огибает отель, идет по той улице, где этой ночью она впервые узнала Родриго Паэстру. Идти трудно, она выпила много коньяка, но улица еще пуста, и никто ее не видит.
На полу в коридоре есть свободные места. Тошнота не отпускает, приходится прилечь рядом со своей малышкой, чтобы снова набраться мужества видеть. Коричневое покрывало пропитано теплом Жюдит. Кто-то закрыл дверь на балкон, и в коридоре еще свежо и тихо. Какой покой! Жюдит поворачивается с боку на бок, не просыпаясь, — счастливый сон. Мария отдыхает.
И они, те двое, тоже здесь. Еще спят. Два часа минуло с тех пор, как она ушла из коридора. Еще очень рано. Четыре часа утра. Во сне они приблизились друг к другу, наверно сами того не сознавая. Колено Клер, будто что-то отдельное от ее тела, лежит рядом со щекой Пьера. Губы Пьера почти касаются его. В раскрытой ладони Пьера — лодыжка Клер. Если он сожмет пальцы, тонкая женская лодыжка целиком уместится в руке. Но сколько ни смотрит Мария, этого не происходит. Они спят глубоким сном.
VI
— Мария.
Мария открывает глаза. Это Пьер зовет ее. Улыбается: долго же она спала. Он стоит, прислонившись к стене, и смотрит на нее.
— Уже десять, — говорит он, извиняясь. — Все уехали.
— Где Жюдит?
— Играет во дворе. С ней все в порядке. Коридор, где лежит Мария, пуст. Балконная дверь открыта настежь, и косые лучи солнца врываются в коридор. Блики лежат на красном полу, такие же яркие, как вчера, играют на лице Пьера. Марию опять мутит. Она приподнимается и снова вытягивается на полу.
— Одну минутку, сейчас я встану.
В конце коридора, в ресторане, уже снуют официанты, несут подносы с прохладительными напитками. Двери комнат нараспашку. Горничные, напевая, убирают постели. И жара, уже жара.
— Я попросил, чтобы тебе дали поспать, — говорит Пьер. — Но через пару минут солнце добралось бы до тебя.
Он смотрит на нее испытующе. Она достает сигарету, пытается затянуться, бросает ее. И улыбается ему, превозмогая тошноту.
— Утро для меня — тяжкое испытание, — говорит она. — Но я сейчас встану.
— Остаться с тобой?
— Подожди меня в ресторане. Алкоголики должны пробуждаться без свидетелей.
Они оба улыбаются. Пьер уходит. Мария окликает его. Спрашивает:
— А Клер? Где она?
— С малышкой, внизу.
Когда ей наконец удается встать и добраться до ресторана, большая чашка кофе дымится на столике, за которым сидит Пьер. Пьер знает, что бывает порой нужно Марии по утрам. Он молчит, пока она пьет, пьет свой кофе, всю чашку. Потом она потянется, еще раз, еще, запустит пальцы в волосы и наконец закурит.
— Мне уже лучше, — скажет она.
Если не считать еще двух занятых столиков, они в ресторане одни; в зале вновь царит безукоризненная чистота и порядок. Столики уже накрыты к завтраку, такие беленькие. Под стеклянной крышей натянули большое серовато-коричневое полотнище; в ночной темноте оно казалось синим; оно смягчает горячие солнечные лучи. Здесь тоже жарко, но все-таки сносно.
— Ты пила сегодня ночью, Мария, — говорит Пьер, не спрашивая, а утверждая.
Она проводит рукой по лицу. Именно тогда, когда она касается своего лица руками, она чувствует, нет, знает, что была красива и что теперь ее красота пошла на убыль. Вот так, безжалостно проводя руками по лицу, Мария понимает: она смирилась с разрушениями, и это навсегда. Она ничего не отвечает Пьеру.
— Соберись, сделай над собой усилие, сколько раз я тебя просил, — продолжает Пьер. — Ты могла бы пить поменьше, хотя бы по вечерам.
Мария большими глотками допивает кофе.
— А мне и так хорошо, — заявляет она. — Какой-нибудь час головной боли с утра, а потом все проходит.
— Ночью я искал тебя. Машины не было на месте. Сторож мне сказал, что ты поехала прогуляться. Я сразу все понял.
Он привстал со стула и гладит ее по волосам.
— Мария, Мария.
Она не улыбается ему, его рука еще лежит на ее волосах, потом он убирает ее. Он знает, почему Мария не улыбнулась.
— Я приму душ, — говорит она, — и поедем, если хочешь. А вот и Клер. Ведет за ручку Жюдит. Они входят в зал.
Клер сегодня в голубом. Войдя, она смотрит сначала на Пьера. Она хочет его, это видно, стоило ей войти, желание тянется за ней, словно ее тень. Кажется, будто она кричит о нем всему миру. Но обращается она к Марии:
— Ты куда-то уходила ночью?
Мария ищет, но не находит, что ответить. Она погружена в созерцание Клер.
— Нас разбудили среди ночи, — продолжает Клер, — им показалось, что они нашли Родриго Паэстру. Все толпились у окон. Ну и суматоха! А мы тебя искали, искали…
Что делали они этой ночью, когда увидели, что ее нет рядом? Когда не дождались ее, когда узнали, что «Ровера» тоже нет, когда снова угомонились, уснули дети и снова воцарился в отеле покой — в коридоре, а потом мало-помалу и во всем отеле? Свершилось это?
— Я была с ищейками, — говорит Мария. — Пила с ищейками мансанилью. Во вчерашнем кафе.
Клер смеется. Пьер смеется тоже, но не так, как Клер.
— Ах, Мария, — вздыхает Клер. — Мария, Мария.
Они ее любят, любят Марию. Смех Клер немного не такой, как всегда. Все может быть. Они прислушивались — не зашумит ли мотор возвращающегося «Ровера», — прижавшись друг другу, переплетясь телами в темноте коридора, они ждали ее. Как знать?
— Жюдит, — говорит Мария.
Она берет ее за ручки, всматривается в ее лицо.
Свежее личико девочки, которая хорошо выспалась ночью. Глаза синие-синие. Темные круги, пометы страха, исчезли. Мария отстраняет ее, гонит от себя. Он лежит сейчас среди пшеничного поля. Он спит. Колосья бросают на него совсем легкую тень, и ему уже жарко. Кого, кого в конечном итоге спасут они, если спасут Родриго Паэстру?
— Она так уплетала сегодня за завтраком, — говорит Клер. — После прохладной ночи у нее зверский аппетит.
Жюдит снова подбежала к матери. Мария притягивает ее к себе, разглядывает, потом отпускает, резко, почти отпихивает. Жюдит привыкла. Пусть мать посмотрит на нее, пусть потом толкается, если ей так нравится; она убегает, кружит одна по залу и поет.
— Нам надо не слишком поздно приехать в Мадрид, — говорит Клер. — Хорошо бы до темноты. А то будут проблемы с комнатами.
Мария, словно спохватившись, встает и направляется в конторку. Ванные комнаты свободны. Как хорошо под душем. И время проходит. Мария смотрит на свое тело — нагое и одинокое. Что, в конечном итоге, можно спасти, если увезти во Францию Родриго Паэстру? Он спит среди океана пшеницы. Вода стекает по груди, по животу, как хорошо. Мария ждет, ждет, чтобы утекло время, и вода тоже, они неиссякаемы. Разумеется, смягчающие обстоятельства будут признаны в деле Родриго Паэстры. Его ревность к Пересу будет принята во внимание. Что еще можно сделать для Родриго Паэстры — только принять во внимание эту ревность, заставившую его убить.