— Не помню.
— А я помню…
— Ну да, и теперь итог этой любви сидит на качелях, и очень похоже, что в скором времени ты станешь дедушкой!
— Не говори ерунду, Ложкина.
— Почему это ерунду, подростковый секс — это реальность.
— Я знаю своего сына, Таня, и… послушай: «Трепет первых прикосновений — рука, талия, глаза, волосы — прикосновений незапятнанных, как притча, обещающих, как занавес». Неужели ты не помнишь этого?
— О, боже, я сейчас расплачусь, — она покорно вложила свою руку в руку Шувалова, пока он обходил дом и заводил её на третий этаж.
— Давно ты стал таким романтиком, Шувалов? — ввернула Ложкина, — Трепет первых прикосновений… Ку-ку, Лёоооня, каких прикосновений, лучше поговори с сыном на предмет контрацепции. И уголовного кодекса, кстати, тоже, что там говорится на предмет согласия?
— Умеешь ты всё опошлить, Ложкина. У них первая любооооовь, это важный эмоциональный опыт, его обязательно нужно пройти, и парень, и уж тем более девочка, ощущают этот самый трепет прикосновений незапятнанных.
— Угу, но о тычинках поговори, чтобы поменьше обещали, а то будет вам тут всем занавес.
— Клянусь гипоталамусом — поговорю!
— О, это страшная клятва. Верю.
— Вот и отлично, а теперь, давай-ка выпьем шаманского…
— Приставать будешь? — сощурила глаза и посмотрела подозрительно. — Я громко кричу.
— Всё-то ты обещаешь, Ложкина, — засмеялся и достал бутылку, фужеры и вишню.
Глава 4
Утро начиналось у Ложкиной как обычно, ближе к обеду. Она сладко потянулась, перевернулась с живота на спину, ещё раз потянулась и, блаженно улыбаясь, прошлёпала босыми ногами к окну, чтобы распахнуть его навстречу солнцу, которое мгновенно заполнило собой тонувшую в полумраке комнату.
В первый вечер Татьяна изрядно выпила и, уставшая с дороги и от новых впечатлений, крепко уснула, кажется, уткнувшись носом в плечо Шувалова, ругаясь и бубня себе под нос, что завтра с утра надо выгулять Альку. К своему удивлению, Ложкина проснулась к обеду, Альки рядом не было, как и Лёни.
В последующие дни это стало традицией, Лёня просыпался рано утром, подхватывал маленькую собачку, которая быстро просекла ситуацию и заваливалась спать между парочкой, и спускался вниз, чтобы сходить к утреннему морю, а Альке — справить свои собачьи потребности.
— Что это за порода? — спросил Шувалов, глядя на ушастое нечто с лисьей мордочкой.
— Без понятия, собака.
— Как это «без понятия»? Ты не смотришь, что берёшь, что ли? Тебе её как что продали?
— Мне её не продавали, а отдали… ну, как «отдали», её принесли в ветеринарку, щенком. Со сломанными лапами. Со смещением… в общем, нужна была операция, наркоз и весь полагающийся в этом случае компот. Так что, я забрала её, у меня там приятельница работает.
— И оплатила весь этот компот?
— Да…
— Тань, так это же примерно на твою зарплату тянет… ты прямо герой.
— Ой, ладно, не померла же я с голоду. Скажешь тоже, «герой», — и Ложкина, к удивлению Шувалова, покраснела, потом подняла собачку, — зато смотри, какой у меня дружочек теперь есть.
— Кто гуляет-то с ней, когда ты на смене?
— А, соседский мальчишка. Подросток. И ему хорошо, и мне недорого.
— Вот и отлично.
Татьяна спустилась вниз, на первый этаж, и застала уже привычную картину. Анна-Эльза готовила обед, тщательно нарезая одинаковыми ломтиками или квадратиками мясо и овощи, укладывая плоды своего труда на изящную, фарфоровую посуду, рассказывая по ходу, почему именно такую говядину нужно нарезать так, а болгарский перец — эдак. Татьяна улыбалась про себя, но спорить не спорила. Так же к обеду появлялась и Лиля, как оказалось, она подрабатывала в гостевом доме Шуваловых, вместе с Яном.
«Подростки нуждаются не столько в деньгах, сколько в иллюзии свободы». Лиля убиралась в номере и иногда помогала в столовой или баре. Основную работу делали взрослые женщины, Лиле не приходилось мыть сантехнику или отмывать особо грязные полы после «хорошего отдыха», но, тем не менее, с утра и до обеда она была занята. Ян же больше помогал деду «по мужской части», а сама Анна-Эльза следила за производственным процессом и решала организационные вопросы. Судя по количеству постояльцев — делала это с успехом.
В первый день Таня выказала инициативу помощи, но Анна-Эльза, в вежливой форме, отказалась, давая возможность «Танечке отдохнуть». Возможно, она была уже наслышана о кулинарных способностях Татьяны, а может, действительно, попросту хотела дать насладиться отпуском своей гостье.
Постепенно все подтягивались, Ян заходил за руку с Лилей, коротко приветствовал присутствующих и отправлялся наверх, в свою комнату, так же держа за руку Лилю, чтобы там переодеться и спуститься к обеду в свежем. Лиля тоже хранила пару платьев в комнате Яна. Татьяна ещё раз поговорила с Шуваловым, настаивая на серьёзном разговоре его с сыном (видя, как подростки переодеваются в одной комнате, Татьяна не могла сдержать ехидного замечания). Однако красные, почти пунцовые щёки Яна, когда Татьяна прошла мимо него и Шувалова, навели на мысль, что, действительно, парочка дальше трепетных прикосновений не заходит… Но она осталась при своём мнении: «Подросток должен понимать последствия своих возможных действий или бездействий».
И последним вплывал в помещение сам Леопольд Шувалов. Именно вплывал, убирая с лица влажные после моря или бассейна волосы, перекинув через плечо футболку, в низко сидящих шортах. Ложкина признавала, что Лёня был хорошо сложен от природы, что называется, «атлетического телосложения», плюс регулярные занятия спортом оставили отпечаток на его теле в виде рельефных мышц живота и контура рук и плеч.
Он так же приветствовала всех, коротко целовал маму и плавно подходил к Татьяне, улыбаясь ей широко и почти влюблённо. Шувалов оказался заправским актёром, Таня перестала удивляться количеству и качеству его Алён. И если бы она, Татьяна, не знала его продолжительное время, она бы заподозрила, что Лёнька и вправду в неё влюблён. Но Ложкина знала, поэтому она так же широко улыбалась Шувалову и позволяла себя поцеловать в щёку, потом в шею и плечо, под плотоядное Лёнино: «Умм, самое вкусное», после чего он, насвистывая, уходил переодеваться.
После обеда все разбредались по своим делам, как и сегодня. Ложкина поднялась в комнату, чтобы закинуть пляжные принадлежности в сумку и отправиться с Лёней на море, в этот день у них не было запланировано никаких мероприятий или поездок.
Лёня, как и обещал, устраивал прогулки не только по побережью, но и в горы, показывая живописные, но легкодоступные места. И пару раз — морские прогулки на небольшом катере с приятелем, который по совместительству был «капитаном», но служил при этом в небольшой клинике врачом общей практики.
Одним словом — Ложкина была довольна отпуском, как никогда в жизни.
К небольшому неудобству, такому как присутствие Шувалова в одном комнате с ней и, более того, на одной кровати, Татьяна привыкла быстро. Лёня умел быть корректным и незаметным. Он исчезал, когда Татьяне нужно было переодеться или побыть одной, не храпел ночью и всегда спал на своей половине кровати. Тот факт, что порой Таня просыпалась от того, что на неё накидывают лёгкую простынь, «под кондиционером легко простудиться», она засчитала за бонус.
— Не обгори, — побеспокоился Лёня, проверяя, захватила ли Таня крем, — нас сегодня пригласили на праздник.
— На какой?
— Да никакой, на самом деле. Просто соберёмся старой компанией, кто-то с жёнами придёт, кто-то с детьми… я вот — со своей девушкой, — он подмигнул.
К вечеру, обговорив «форму одежды», Татьяна довольно смотрела на платье персикового цвета, в чехле, пока укладывала себе волосы в небрежную, но высокую причёску, открывая шею. Она нанесла совсем лёгкий макияж, крем с мерцающими частицами на тело, скептически ища результат, потом удовлетворилась ощущением неестественной мягкости и даже шелковистости кожи и, наконец, надела платье.