– Бабуль, если ты думаешь, что я повешу на калитку табличку «Никого нет дома, заходите, телевизор на террасе, деньги под подушкой», а сама отправлюсь кататься по поселку на велосипеде пьяная и голая, то ты преувеличиваешь мои возможности как минимум наполовину, – серьезно ответила я.
Дед многозначительно помахал перед моим носом замком. Обычно он любит шутки, но только не перед предстоящей поездкой по магазинам – в такие моменты дед напрочь лишается чувства юмора.
Тогда я отрапортовала:
– Софья Солнцева пост приняла!
Дед удовлетворенно фыркнул мотором, и они с бабушкой до вечера скрылись в клубах дорожной пыли и выхлопных газов.
А я набрала мисочку красной смородины и весь день читала в тени яблонь. Несварение мне обеспечено!
2 августа
О дачных туалетах можно говорить долго и поэтично.
Обычно они скапливаются кучками по две-четыре штуки в углах примыкающих друг к другу участков, и вся светская междусоседская жизнь протекает именно там.
Возвышающиеся над забором говорящие головы восклицают:
– Доброго здоровья, погоды нынче стоят изумительные!
– И вам того же, действительно – чудные деньки!
И так они это непринужденно восклицают, будто вышли всего лишь прогуляться на свежем воздухе… в шесть часов утра… вприпрыжку… скрежеща зубами…
Выбравшись к обеду из туалета, я пошла к Кузькиной и выслушала перечень всех произошедших в мое отсутствие событий.
Машка до сих пор встречается с Бурундуковым. Бубенцов уехал с родителями в Египет. Пашка с нетерпением ждет моего возвращения (тут Кузькина состроила таинственную гримасу и на мои дальнейшие «почему» не отвечала).
– Завтра утром подходи к моему участку, сама все увидишь! – торжественно заявила Маша.
3 августа
Утром я стояла напротив участка Кузькиных. Надо сказать, погода не радовала – накрапывал противный дождик. Но любопытство было превыше беспокойства о собственном здоровье.
Вскоре подошел Пашка, деловито крутя железную цепочку на руке и, казалось, полностью сосредоточившись на этом процессе.
– Ну, наконец-то вернулась! А где наша вездесущая Кузькина? – пробурчал Поляков и небрежно опустил на дорогу тонкую ниточку слюны.
Я еще толком не успела выразить недовольство столь прохладной встречей, как к нам выскочила Машка. Она демонстративно чихала и шмыгала носом.
– Привет, ребята! – прогундосила подружка. – Я сегодня никак! Простудилась… Идите без меня!
Я откровенно ничего не понимала, хотя болезнь Кузькиной вызывала у меня недоверие, как и Пашкино расстройство по данному поводу. Тоже мне сельский драмкружок на выезде! Но любопытство зазудело во мне еще сильнее, призывая следовать за Пашкой.
– Куда мы идем? – поднывала я, хлюпая по лужам вслед за Поляковым.
Пашка молчал с раздражающим видом превосходства. Мы вошли в лес, миновали березняк и протиснулись мимо ряда молодых елочек.
– Смотри! – сказал Пашка, раздвигая еловые ветки и пропуская меня на небольшую полянку.
Посреди полянки стоял шалаш. Он был неаккуратно, но плотно сложен из легко гнущихся веток осины и орешника, а сверху прикрыт еловым лапником.
– Это наш штаб! О нем только я, Машка и Бурундуков знаем. Сами построили! Здесь в любую погоду можно тусоваться – проверено. Ветки дождь не пропускают, а землю мы сеном устелили – тепло и мягко!
Пашка затянул меня в шалаш – там действительно было довольно уютно и сухо. Помещение штаба позволяло свободно разместиться четверым. Поляков кинул свою куртку поверх сена, и мы уселись на ней.
– Сонь, – прошептал Пашка, теряя надменно-демонический вид и краснея, – ты прости меня за Лизку, я ведь назло тебе с ней хороводился. За тобой этот прощелыга Бубенцов таскался, как привязанный, и я бесился дико!
Пашка обнял меня рукой за плечо и посмотрел так виновато, что я забыла все обиды, могла лишь глупо улыбаться. Он наклонился и почти коснулся губами моих губ. Но в тот момент совсем недалеко от нашего убежища раздался кашель.
Мы вздрогнули, отстранились друг от друга и осторожно высунули головы из шалаша. За елками, окружающими нашу полянку, мелькал высокий темный силуэт. Разобрать, кто это, было невозможно из-за плаща и накинутого на голову капюшона. Силуэт сбросил с плеча огромный мешок, затем послышался скрежет лопаты о землю.
Я и Пашка сидели тихонечко, еле дыша, боясь выдать свое присутствие. Фигура в плаще была сосредоточена на своей работе. Через некоторое время у меня жутко занемели ноги и шея, которую я вытягивала, чтоб держать силуэт в поле зрения. Пашка тоже морщился, видимо, ему было не легче. Наконец мешок с глухим шумом ухнулся в выкопанную черным человеком яму, потом комья земли застучали по целлофану – силуэт засыпал свой ужасающий груз.