Мы выбрались из укрытия через некоторое время после того, как черный человек покинул место преступления. Дождь усиливался, мои ноги были ватными, и казалось, что в них впивается тысяча иголочек. Молча и быстро мы с Пашкой добрались до поселка. Нужно было успеть домой к обеду, чтобы не вызвать ненужное беспокойство у близких.
– Сонька, пока – молчок! Никому ничего не говори! Потом подумаем, как с тем, что видели, быть, – сказал Пашка около калитки, взяв меня за руку и серьезно посмотрев в глаза.
– Думаешь, в мешке мертвец? – дрогнувшим голосом спросила я.
– Точно, покойничек. Живой шевелился бы, – кивнул Пашка.
Дома меня ждали бабушка с дедом и ароматный запах борща. За обеденным столом все произошедшее в лесу казалось несуразным сном.
4 августа
Чуть свет нарисовалась Кузькина без малейших признаков вчерашнего нездоровья.
– Ну что, помирилась с Поляковым? – хитро поинтересовалась она. – Как все прошло?
Рассказать ей про вчерашнюю ситуацию с черным могильщиком было все равно что расклеить на каждом заборе объявления: «Поляков и Солнцева застукали в кустах убийцу» и ждать, когда он придет по наши души со своей лопатой и мешком.
Я отделалась от Машки, сказав, что мне срочно надо помогать бабушке по дому.
– Все с вами ясно… – подленько захихикала Кузькина и пошла к Бурундукову.
Да пусть думает все, что хочет! У меня сейчас проблемы почище Машкиных домыслов.
Только Машка скрылась за поворотом, как из-за фонарного столба выскочил Матвейка. Он подбежал ко мне и тихо сказал:
– Я все знаю!
– Что? – опешила я.
– Это секретная тайна, но я ее знаю, – шепнул Матвейка и почесал коленку.
Волосы зашевелились у меня на голове. То ли от того, что пора было их мыть, то ли от страха. Неужели малыш знает о черном могильщике? Ребенок в опасности!
– А ты кому-нибудь, кроме меня, рассказывал о ней? – шепотом спросила я.
– Всем! Я всем расскажу! – захихикал Матвейка.
– Нет! – воскликнула я.
Но Матвейка понесся по дороге, поднимая сандалиями клубы песка и крича на весь поселок:
– Машка целует Мишку ртом! Машка целует Мишку в рот!
Я прислонилась спиной к столбу и чуть не дала дуба. Ох уж эти дети! Когда вырасту – лучше заведу собачку.
Пашку родители увезли рыбачить на озеро – выходные в палатке, комары, пересоленная уха… Фи!
5 августа
Целый день гуляла с мамой. Она активно интересовалось моей личной жизнью – нет ли у меня проблем, что-то я бледненькая…
Я сказала, что у меня все безоблачно и счастливо, а бледность – это женское. Мама, кажется, поверила.
Как же просто провести близких! У тебя, возможно, жизнь на волоске висит, ты практически в поле зрения поселкового маньяка, но даже родная мать рада поверить в любую ложь, лишь бы успокоить свои волнения.
Перед отъездом мама напомнила, что через неделю у меня день рождения и я уже могу приглашать друзей, а бабушка с дедом – морально готовиться.
Весь вечер вспоминала свои прошлые дни рождения. Обычно целая куча родственников приезжала, на улицу выносили столы и расставляли длинной вереницей. Но мы за столом почти и не сидели, вечно у взрослых под ногами болтались. В прямом смысле – залезем под стол и связываем им шнурки на кроссовках (один раз даже удачно связали – ух и влетело нам потом от папы, который хотел выйти покурить, а вместо этого свалился прямо на крыжовник). Для детей взрослые придумывали глупые развлечения: вывесят конфеты на бельевой веревке, а нам глаза полотенцем завяжут, в руки – ножницы, и топай, срезай подарки. Ниточки тоненькие, лязгаешь ножницами, никак не поймаешь, а конфетку хочется… Вроде издевательство, но умора еще та. Вначале я с Пашкой над Машкой смеюсь, потом они надо мной… Эх, детство, детство…
Пашка вернулся уже за полночь и закинул мне в форточку записку: «Завтра в 9.00 в шалаше. П.П.».
6 августа
Я проснулась в шесть утра. Потом валялась до восьми тридцати, размышляя о маньяках и закопанных трупах.
Ровно в девять часов я просунула голову в наш тайный штаб. Пашка уже сидел там, стуча зубами – утро выдалось прохладное.
Мы отправились к месту захоронения. Удобное, надо сказать, местечко, даже грибники туда не суются – рядом канава, в которую, по подозрениям дачников, председатель свою канализацию вывел – запах стоит непереносимый. На первый взгляд здесь ничего не изменилось – лес беззаботно шелестел листьями, лишь небольшая площадка перекопанной земли напоминала о недавнем происшествии.