– Более чем.
– Вот и хорошо.
Я подписал. Пошел на поводу вышестоящего руководства. Поддался. Сдался. Продался.
Чувствовал себя паршиво и угнетенно. Словно кто-то надломил внутри хребет, и теперь я не могу пошевелиться, чтобы избежать неизбежного.
Три ночи не спал. Бессонница мучила. Мысли лились, как из рога изобилия…
Первый взрыв прогремел в полдень. Я как раз был в цехе, с другой – западной – стороны от эпицентра.
Помню, что сначала застыл, а потом меня словно хлыстом по спине – вода попала в печь.
Я побежал. Сердце бешено колотилось, отдаваясь в висках. Повсюду пыль – производственный туман.
И снова – взрыв.
Кирпичи взлетели в воздух. Медь хлынула прямо на рабочие места.
Крики. Стоны. Туман. Гарь.
И тишина.
Печь остановилась.
Авария, авария, авария! – кричала моя душа, и, увидев, как горит обугленный труп человека – плавильщика, я упал наземь. Потерял сознание. Очнулся уже в больнице с несколькими ожогами на ногах.
Я смолк. Дыхание перехватывало. Закурил, пытаясь избавиться от всплывающих перед глазами страшных картинок.
– Сколько погибло? – спросила она.
– Двое.
– А раненых?
– Семь человек. Искалеченных… от взрыва и расплавленного металла. Один уже точно не встанет с постели. Трое получат инвалидность. Остальным повезло больше, будут работать или уже работают.
– Ты не виноват, – вдруг подытожила Виктория.
– Виноват, – я сдерживался, чтобы то ли не заорать, то ли не засмеяться, то ли не разрыдаться. Я видел перед собой тех рабочих с обугленной, обезображенной кожей на теле, с выжженными глазами, кровью на руках, курящих, пребывающих в шоке, в липком тумане ирреальности; я чуял запах – запах выжженной плоти, страха, серы; я слышал стоны и шепот смерти. – Виноват, Виктория.
– Твоя подпись ничего не решала.
– Я так же думал.
Все-таки прорвало – я засмеялся. Да так, словно сбежал из психушки. Надрывно, искусственно, по-звериному.
– Успокойся.
– Я так же думал! А причем тут я? Я один из тех шести тупорылых технарей, что поставили свои надменные закорючки, вынося смертный приговор и обрекая на море страданий тех, кому удалось спастись, но кто лишился полноценной жизни. Все хорошо. Не так больно бьет по самолюбию.
Молчание.
– А потом я совершенно случайно встретил жену плавильщика, который лишился зрения. Мы выбирали хлеб на опустелых под вечер прилавках магазина «Магнит». Она узнала меня. И ее взгляд, полный ненависти и боли, сокрушил меня и вбил прямо в бетон, под землю. Простите, скажу я. Она промолчит, уйдет, чтобы вернуться и сказать: «Я хочу простить вас. Кажется, просто… и непросто, когда муж ослеп… когда сама беременна вторым. Как? Вы сможете?» Я отвечу, что нет. Но она не услышит, убежит от меня с надрывным воем.
Молчание.
– Так что, – продолжал я, – лучше признать вину, чем увиливать и обманывать себя. Я мог изменить ход событий. Мог! Это было в моих силах. В моей власти. Смалодушничал, махнул рукой, мол, авось протянем. Поступил по-русски. Виноват, Виктория, виноват – и точка.
– Даже если ты виноват, надо научиться жить с этим. Простить себя, в конце концов.
– Как?
– Людям свойственно совершать ошибки.
– Было бы так все…
– Просто? – опередила она меня. Я кивнул. – Простить и смириться с болью – тяжелый труд. И если ты этого не сделаешь, прошлое – чувство вины – тебя поглотит. Ты станешь тем самым мертвецом, что каждый день пьет и не видит смысла жить дальше. Они часто встречаются в барах…
– Я убил и искалечил! – проорал я и опустошенный уткнулся в ее грудь. Было стыдно. И больно. И, как ни странно, легче на душе.
Я на минуту уснул в ее объятьях.
– Сколько сейчас времени? – спросила Виктория, помешивая крепкий кофе, разбавленный молоком. Мы сидели на кухне в свете одинокой лампы.
– Поздно, – я улыбнулся. – Без пяти минут три.
– Ого, – она глотнула. Потом облизнула верхнюю губу, на которой осталась молочно-кофейная пенка. – Ночь в самом разгаре.
– Не хочешь спать?
– Нет.
– Хорошо, – я держал в руках кружку. – Спасибо.
– За что?
– Ты выслушала и не осудила. Легче стало.
– Рада, что помогла. Хоть кому-то.
– Надеюсь, и я тебе помогу.
– Я…
На минуту замкнулась. О чем-то задумалась.
– О чем задумалась?
– Так. Извини.
– Теперь твоя очередь закончить свою историю. Я жду.
– Может, лучше не стоит? Дальше – совсем сказка.
– Я сказки люблю.
– После исцеления пройдет несколько лет, прежде чем я вновь окажусь в другом мире – в мире сновидений. И за годы я превратилась из гадкого утенка в красивого и грациозного лебедя. Это заметили окружающие. Это заметила я. Некогда замкнутая дурнушка, болтавшая сама с собой, становится общительной и жизнерадостной девушкой, которая расправила невидимые крылья и хочет познать мир, не боясь последствий – стать посмешищем. Хочет иметь друзей, как другие сверстники, не думая о будущих оскорблениях, невежестве, ссорах и предательствах. Хочет ходить в кружки творчества, научиться плавать, не стесняясь облачиться в купальник перед другими, чужими взорами, не боясь наготы тела и неуклюжести начинающих движений в водном царстве, пропитанном хлоркой. Хочет заигрывать с мальчишками, подначивать их, выводить из себя – приковывать внимание, быть в центре их внимания. Хочет участвовать в олимпиадах, трепетно и усердно готовится, исключая страх перед неудачей. Хочет любить тех, кто сначала приютил ее, а потом бросил, сломленную и одинокую, как ненужную вещь.