– Я опасна для тебя.
– Не боюсь, – утвердительно сказал я.
– Не боишься, что из-за меня твоя жизнь может пойти под откос?
– Она давно сошла с рельсов и катится черт знает куда.
– Я говорю так… потому что у самой не хватает сил встать и уйти. Уйти от тебя.
– Зачем убегать, когда хорошо?
– Потом будет плохо, – она дрожала. Видел, как мечется ее душа. Она делала выбор. Между мной и мной. Быть или не быть со мной. Поддаться мгновению, искушению с дьяволом, или сразу броситься в пропасть.
– Это будет потом.
– Если ты или я сегодня не расстанемся…
– Ну и пусть. Я хочу любить этим вечером.
– Ты серьезно сейчас? – ее глаза перестали бегать.
– Еще как. За тридцать лет я ни разу не чувствовал такого влечения, такого единения, такой легкости.
Виктория посмотрела на меня влажными от слез глазами и спросила:
– Почему ты раньше не нашел меня?
Я хотел сказать, что был слеп, но не успел.
Виктория поцеловала меня – и вихрь ветра унес меня в самое сердце неописуемого и доселе неиспытанного чувства.
Чувства любви.
– Прости, я сама не своя, – она взяла сумочку, резко встала и сказала. – Мне нужно в уборную. Извини.
– Ничего.
Я ждал минут пятнадцать-двадцать. Может, больше. Может, меньше. Время порой непостоянно и тянется очень долго, когда ждешь. Ждешь и ждешь, а впереди – пелена тумана неопределенности.
Полчаса прошло – и она исчезла в тумане, в вихре времени, где любовь больно отдается в груди.
Я, опустошенный и потерянный от непонимания, заплатил и вышел на улицу, поглощенную вечерними сумерками.
Почему?
Красота вечернего неба осталось на заднем фоне, посерела, став незаконченным полотном; на первый план вышагало мое одиночество, которое шло совсем рядом, дыша мне в затылок, смеясь надо мной, иногда хватая и сдавливая горло, отчего кружилась голова, а в глазах все расплывалось.
Ноги вели меня домой, обратно через парк, к тому самому месту, где мы встретились.
Я надеялся на чудо – увидеть ее на скамейке, подбежать к ней, обнять, слиться с ней воедино – и больше не отпускать.
Надежды рухнули так же быстро, как построились.
Мечты, мечты… они так сладки, так вдохновляют, пока не спотыкаешься о рифы и не тонешь на дне океана, где поджидает огромное чудовище с необъятной пастью, которое мы величаем реальностью.
Сев на скамью и облокотившись на твердую и неудобную спинку, я закрыл глаза и слушал шептание ветра в надежде найти подсказку, куда он унес мою единственную – первую – любовь, что явилась как вспышка света в безграничной тьме.
– Прости, – от ее тихого голоса я вздрогнул и открыл глаза. Виктория стояла передо мной, а я не верил, что это действительно она.
– Ты мне снишься?
– Нет, – она подсела ко мне так близко, что я почувствовал ее дыхание, ее ванильный запах. – Я не смогла уйти. От тебя.
Виктория нырнула в мои объятья и прижалась к груди, затаив дыхание, дрожа всем телом. Как же она была прекрасна: стройная и обворожительная, скромная и хрупкая.
Моя.
Правой рукой я гладил ее шелковые пряди волос, а левой – цепко обхватил талию, покрывшуюся мурашками.
– Знай, что ты единственный мужчина, которого я обнимаю в первый же вечер.
– Я знаю.
– Что с нами происходит?
– Волшебные вещи.
Мы сидели в объятьях друг друга, наслаждаясь угасающим вечером, небом, озаряющимся ворохом звезд, луной, чье сияние обволакивало серебром окружающий бренный мир, где двое нашли уединение в касаниях, словах и жестах.
– Расскажи, что было дальше, – попросила она.
– Если ты не против, можно, я возьму паузу и выслушаю твою историю?
– Думаешь, я снова убегу?
– Нет. Просто не хочу, чтобы ты так скоро разочаровалась во мне.
– А если я пойму? Наоборот, поддержу?
– Я буду рад…
– А ты не боишься разочароваться во мне, когда я расскажу о себе?
– Нет.
– Ох, как бы я не хотела начинать… – Молчание. – Ты просто не представляешь, что тебя ждет.
– Наверное, сказка?
– Плохая сказка.
– Пожалуй, в такую ночь можно многое простить.
– До восьми лет я считала себя сумасшедшей. Другой. Чужой. Такой я и была для сверстников. Девочкой, которая любила гулять в одиночестве, болтать с небом, деревьями. Я избегала общества, пребывая в себе и не открывая лишний раз рта. Сверстники меня сторонились, поодиночке опасались со мной сталкиваться, а большой компанией – издевались, как над проклятой ведьмой. Их издевательства – шлепки, пинки, похабные словечки, розыгрыши – меня не трогали. По большей части веселили. От этого детки становились еще злее и жестче: они хотели довести меня до слез, до страданий, до боли, чтобы посмеяться. Но ничего не выходило. Однажды меня толкнули с лестницы. Ради шутки. Ради собственного утверждения в стае зверей, где изгоев либо бросают, либо убивают. Падение с бетонных ступенек – вздох и удар – и вот я уже не могу встать с холодного пола, ноги отнялись. Я плачу. Они смотрят. Стоят как вкопанные солдатики. Вижу в их глазах страх, перемешанный с жалостью и бесчувствием. Закрываю глаза – хочу умереть. Проснуться в ином мире, где меня поймут. Полюбят. Примут такой. Такой настоящей. Но умереть не так просто.