— Тридцать. — В его глазах мелькнула насмешка. — Только что исполнилось.
— И ты хочешь, чтобы я поверила, что после тринадцати лет отсутствия ты вернулся домой с пустыми руками…
— Ну почему же с пустыми, — усмехнулся он. — Я вернулся с девятимесячным сыном, которого нужно вырастить. Крессида, царствие ей небесное, должно быть, знала, что однажды я…
— Знала, что ты ничего не добьешься в жизни, Люк Бранниген! — бросила Уитни. — Слава Богу, что твоя бабушка до этого не дожила!
— Ну, в этом я с тобой не согласен, — спокойно сказал он. — Но сейчас мне не до споров. Я в дороге со вчерашнего дня и совершенно вымотался. Если ты покажешь, где бы мы могли устроиться… — Он подошел к дивану, осторожно взял на руки малыша и легко закинул за плечо огромную и битком набитую полотняную сумку. — Я бы не прочь отдохнуть.
Уитни приложила руку ко лбу и почувствовала, что ее пальцы дрожат. Неужели ей от него не отделаться? Неужели она действительно не может продать поместье? Как же ей в таком случае быть? Эдмунд Максвелл сказал, что у Крессиды совсем не осталось денег; у нее самой на счету всего около двух тысяч, это почти что ничего, принимая во внимание, сколько денег понадобится, чтобы восстановить виноградники Изумрудной долины.
— Можешь расположиться в комнатах отца. — В смятении она отбросила волосы назад за спину.
— Я бы не хотел жить в комнатах отца. — Он сжал зубы. — Как насчет той, с видом на бассейн?
— Нет, — сказала Уитни жестко. — Она — моя.
— Тогда я займу соседнюю. — Он вопросительно поднял брови. — Есть возражения?
«Да, — хотелось ей закричать. — Есть, и большие».
Ей вовсе не улыбалось, чтобы он расположился в соседней с ней комнате.
— Пожалуйста. Пока что — пожалуйста.
Ребенок зашевелился, захныкал. Люк рассеянно чмокнул его в макушку, прикрытую смешной голубой панамкой. Глядя на них, Уитни почувствовала, как что‑то сжалось у нее в груди. Люк же повернулся на каблуках и вышел из комнаты. Она смотрела ему вслед и никак не могла понять, почему это вдруг так расчувствовалась. Может, из‑за контраста — Люк так жесток и неуязвим, а малыш доверчив и беспомощен? Или заботливый отцовский жест так тронул ее сердце? Ей не хотелось верить, что он способен на нежность, — она предпочитала считать его ужасным, высокомерным, несносным…
Только тогда с чистой совестью она использует любую хитрость, чтобы избавиться от неожиданного гостя. Где же мать ребенка? Жива ли она? Женаты ли они? Разведены? А может, они до сих пор в браке, но тогда почему она не здесь, с ним и сыном?
Только один вопрос ей не нужно было себе задавать, потому что она уже знала на него ответ. Люк все еще ее ненавидит… Так же как ненавидел тринадцать лет назад, когда Крессида Бранниген только взяла ее в дом.
Сейчас, с точки зрения взрослого человека, поведение Люка уже не поражало ее. В конце концов, она действительно явилась причиной разногласий между ним и его бабушкой и, более того, виновата в той ссоре, что привела к ультиматуму Крессиды и уходу Люка из родного дома.
И Уитни всегда чувствовала на себе бремя вины, так как Люк исчез и никто больше о нем не слышал.
До сегодняшнего дня.
Узнав о смерти бабушки, он, казалось, был потрясен.
В самом ли деле? Или он просто хороший актер?
Может, слухи о том, что Максвелл пытается его найти, все же достигли его ушей. Но возможно также, что его приезд домой именно в этот день — это не что иное, как совпадение. Всем известно, что правда иной раз более невероятна, чем вымысел. Но так или иначе — это ничего не значит! Главное, что Люк все же появился, как чертик из табакерки, и совершенно некстати. Уитни нахмурилась. Он сказал, что у него нет денег. Если это правда, значит, он с полным правом может здесь поселиться.
Но она не собирается верить ему на слово. Она обязана убедиться, что все условия завещания выполняются. Это ее долг перед Крессидой.
Она попросит Эдмунда Максвелла немедленно этим заняться: навести справки… и вытащить правду на свет Божий.
ГЛАВА ВТОРАЯ
— Черт, я поражен…
Уитни не слышала, как Люк появился в кухне. При звуке его голоса она вздрогнула, и ей понадобилось несколько мгновений, чтобы собраться и спокойно повернуться к нему.
— Поражен? Чем же?
Он взглянул на ряды чисто вымытых тарелок и несколько дюжин хрустальных бокалов, которые Уитни вымыла и до блеска протерла льняным кухонным полотенцем.
— Твоими попытками произвести впечатление.
Она повернулась к нему боком и взяла стопку тарелок.
— Извини, мне нужно убрать это в шкаф.
Он посторонился и открыл дверцу шкафа.
— Тебе не надо мне ничего доказывать, — сказал он спокойно. — Я прекрасно знаю, что ты собой представляешь. Расслабься, дорогая… Иди, налей себе чего‑нибудь выпить, и пусть экономка сама здесь все закончит.
Стараясь подавить закипающую ярость, Уитни взяла вторую стопку тарелок. Делая вид, что Люка в кухне нет, она расставляла посуду на полочках шкафа. Закончив с тарелками, она принялась за бокалы, уставляя ими большой деревянный поднос. С усилием подняла его и понесла через холл в комнату, чувствуя, что Люк идет следом за ней. Пока она ставила бокалы в буфет, он даже не пошевелился, чтобы ей помочь.
— Ну, вот мы и одни дома, дорогуша. — Его голос был полон сарказма.
— Я не настроена на шутки.
— Это вовсе не шутка. Кто бы мог подумать в тот день, когда ты впервые появилась в этом доме подростком с глазами как блюдца, что в один прекрасный день мы будем вместе хозяйничать в этом доме.
— Я не собираюсь с тобой здесь хозяйничать. Просто в данный момент у меня нет другого выхода, как дать тебе комнату. Во всем же остальном тебе придется обходиться самому. Сам на себя готовь, стирай и…
— Для этого есть прислуга. Им за это и платят.
Уитни насмешливо взглянула на Люка.
— Никто не собирается тебе прислуживать. Кухарка и горничная уже уехали и возвращаться не думают. Они обе уже давно в пенсионном возрасте и здесь оставались только потому, что любили твою бабушку.
Она повернулась на каблуках и, помахивая подносом, решительно прошла обратно в кухню. Там она принялась нагружать поднос оставшимися бокалами.
Закончив на кухне, Уитни предполагала понежиться в горячей ванне и пораньше лечь спать. Она так устала, что, казалось, стоит ей присесть, и она уже не найдет сил подняться.
— Я пытался залезть на чердак, — раздался позади голос Люка, и она скрипнула зубами, — но он заперт. У тебя есть ключи?
Не глядя на него, она продолжала заниматься бокалами.
— Что тебе нужно на чердаке?
— Насколько я помню, бабуля никогда ничего не выбрасывала, так что есть слабая надежда, что моя старая мебель из детской может быть там — во всяком случае, она была там до моего отъезда. Ты не…
— Мебель все еще на чердаке… и старая коляска тоже. Но, наверно, все покрыто пылью. У меня не нашлось времени почистить чердак в этом году, а горничная не смогла бы вскарабкаться наверх по узкой крутой лестнице.
— Так где же ключ?
— На полочке возле двери. — Она повернулась к нему. — Ты собираешься залезть на чердак сегодня? Имей в виду, что сначала все нужно проветрить и вымыть, сегодня вечером ребенка в кроватку класть не годится.
Он потер затылок, и впервые за целый день она заметила, какое осунувшееся у него лицо и какие усталые глаза. Если бы не его враждебность и высокомерие, может быть, она бы и посочувствовала ему…
— Что ж, ты права, — сказал Люк. — Тогда утром.
— Где же ты уложишь малыша?
— Он может поспать со мной.
Повезло малышу! — внезапно подумала Уитни и тут же сердито одернула себя: ну и мысли у нее! Она поспешно повернулась и протянула руку к подносу, но неловким движением опрокинула хрустальный бокал для шерри. Он со звоном грохнулся на кафельный пол и разбился на мелкие осколки.
Шепотом выругавшись, Уитни присела, чтобы подобрать осколки, но тут же почувствовала боль. На порезанном пальце выступила кровь, и девушка с досадой прикусила губу.