орогую не берут. Возьмут, когда припечет. Непопулярные меры – это кнут, которым людям вбивают через заднее крыльцо: плати, плати, плати за все. Плати за квартиру – это во всем мире очень дорого. За садик ребенку – тоже очень дорого. И за общественный транспорт, и за продукты, и за одежду, и за мебель, и за автомобиль, – это все очень дорого и далеко не всем доступно в цивилизованном мире. Дешевое пока спиртное у нас – уступка люмпену, расплата за совковый образ жизни, где все – через бутылку. За все плати. Но зато вынужден будешь думать, как заработать. И как работать. Миллионы и миллионы развращенных строителей коммунизма поймут, что это – всерьез, без дураков, навсегда; надо вкалывать, и вкалывать с умом, иначе выкинут за борт. Тогда и появятся товары и услуги, и качество появится. И землю будут хватать. Мне-то привыкать не к чему, я приучен. И поэтому без зазрения совести могу себе спокойно жарить жирный кусок мяса. Жизнь-то одна. Надо бы с февраля еще поднять тарифы, хотя бы вдвое. Уже и так появились свободные кресла, но количество рейсов еще не сокращается. А надо бы довести до того, что рейсы сократить процентов на 20, тогда станет хватать топлива и мы сможем войти в колею. И народ привыкнет, что прежде чем смотаться через всю Россию, надо годик повкалывать. Ну не время сейчас для прогресса. Я еще лет восемь назад писал: куда мы несемся, не пора ли остановиться, оглядеться, собраться с мыслями и силами. Так вот: давайте постоим, подумаем, повострим острие прогресса. Оглядимся: стоит ли вообще летать? Ну, кому уж очень надо, тот заплатит. А остальным не горит, пусть заработают. Надо уже перестать коситься на тех, кто может заплатить: мол, а ты с какого классу? С классу имущих, вот и все. Весь мир, который мы так мчались обогнать, с голым задом, – именно так он и оценивает: не по идее, а по долларам. Легко тебе говорить. Кто на что учился. Хочешь жить – расти над собой. 15.01. В Москву меня свозил второй пилот. Обратно зайцем летел наш родной Леша Бабаев, в своем экипаже… эх, жаль, рано ушел на пенсию… такой летчик! Я сажал дома самолет в идеальных условиях, старался. На четвертом развороте, ну, перед ним, при выпуске шасси не загорелась одна зеленая лампочка. Я ко второму пилоту: проверь; так он же не знает, где та кнопка, ну, с Ан-2 парень, ему этот, типичный для всех самолетов пульт контроля шасси еще внове. Ну, пока я сам дотянулся, проверил, –провернулись; едва успел вписаться в глиссаду, одновременно гася скорость, довыпуская на 45 закрылки, долдоня карту и ведя связь. Второй пока не помощник. Садился в штиль, добирал на последних углах атаки, чувствуя всей спиной – не проверяющего, нет, – а Великого Мастера Мягких Посадок Алексея Дмитриевича Бабаева, моего давнего второго пилота, у которого я сам учился и по-хорошему завидовал его божьему дару. Ну, посадил. Не посрамил. И доволен как дурак: удалось! Повторяю: не перед проверяющим – бог с ними, с проверяющими, – перед Лешей моим старался. Перед нищим пенсионером. И экипаж меня понимал. 20.01. Из Норильска дома пришлось садиться мне: давали хороший ветерок, до 15 м/cек, болтало. И что-то я так это грязновато пилотировал, прямо как никогда. И сирена срабатывала, и скорости гуляли от минимума до максимума, даже Валера сзади молча совал газы; наконец, вышел я к торцу. Выровнял, прижал, замерла, выждал, чуть подхватил… и тут порыв ветра: мы неслись на высоте десяти сантиметров, и я только чуть заметным левым кренчиком придерживал появившийся неизбежный снос вправо. Долго ли, коротко ли мы так парили – пришло время падать. Я еще чуть добрал. И снова мы понеслись. Малый газ я поставил вовремя, это точно, над торцом краем глаза засек скорость: 270, соответствует массе. Должна бы уже упасть, но летит. Но всему приходит конец: я крепко потянул штурвал, задрав нос вверх до возможных пределов, и мы упали. Падение с высоты 10 сантиметров – это на пятерку. Максимальная перегрузка на акселерометре зафиксировалась 1,25 – это за весь заход, несмотря на болтанку: я не мешал машине самостоятельно исправлять крены, не дергал тангаж, и хотя мы болтались как дерьмо в проруби, общие волны болтанки обтекали нас плавно. Короче, я себя вслух отругал, экипаж тактично промолчал, и только Филаретыч отметил мою самокритичность как положительное командирское качество. Нет, надо таки летать чаще. 21.01. Выходной день, т.е. я дома один. Выходной от людей, пусть даже родных и близких. Обязаловка с утра есть: что-то приготовить на обед. Ну, готовлю. Чем-то трогают за душу стихи Ду-Фу: Всю жизнь я стремился Уйти в одиночество, в горы. И вот уже стар, – а свое Не исполнил желанье. Давно бы я бросил Служебные дрязги и ссоры, Лишь бедность мешает мне Жить в добровольном изгнанье. Потребительская корзина у нас где-то около двух тысяч. Мы с Надей зарабатываем шесть. На троих – только-только, на грани нищеты. Вчера на проходной, гляжу, сидит Слава Д., мой бывший замкомэски еще на Ан-2. Старый, лысый, в очках… списанный пилот, которому на пенсию не прожить. А больше, со своими примитивными жабрами и хвостом, мы, летчики, ни на что на земле не годимся. Я потихоньку забываю музыку. Слушать слушаю, а играю все реже. Костенею. Не до игры. С грустью вспоминаю пьяные застольные годы – годы моего расцвета, когда я верил. Все было впереди, жизнь была легка, я пил ее и не напивался. Вот тогда – игралось и пелось. Иной раз, в согласии хора, горло пресекалось пьяной слезой: как прекрасен мир! Да мир все равно прекрасен! Не надо искать оправданий, не надо искать пути, – это не мой удел. Вспомни нынешнюю золотую осень, Вася. И то ощущение острого счастья жизни. Вот и все. Ты гармонично живешь? Вполне. Тридцать часов налета обеспечивают тебе три тысячи деревянных и свободное время? Обеспечивают. Руки гудят от работы в гараже? Гудят. Баня есть? Есть. Пишешь свою мемуарию? Нравится? Ну что еще надо. Мишка рядом покусывает за кончик авторучки, мурлычет и просит зарыться носом в его чистую и теплую шерсть. Жизнь прекрасна. А тревожные мысли – только необходимый противовес. Нельзя жить безмятежно: только в сравнении осознаешь свое счастье. И не надо никому завидовать. 22.01. Банный день. Мне близок шукшинский Алеша Бесконвойный. И я так же вот просыпаюсь с праздничным ощущением: «будет!» – как в молодости ждал с этим чувством свидания с любимой. Что делать – всякому времени свои радости; теперь для меня свидание – с баней. Будет! Я не тороплюсь. Я выпрягаюсь. Поделал мелочи по дому, теперь собираюсь. Размочил старый веник, он еще на один раз сгодится; дал стечь воде, завернул в старую газету. Тапочки, мочалка, шапка и рукавицы, мыло, шампунь, пихтовое масло. Полотенце не забыть. Отдельно – чай. Пока закипает вода, набираю в особую кастрюльку лечебных трав: мята, подорожник, мать-и-мачеха; листовой чай для заварки. Брусники размял. Варенья смородинового пару ложек. Термос, воронка, ситечко. Ритуал. Вчера навкалывался в гараже молотком и зубилом: выколачивал и подгонял для выгнившего угла колесной ниши деталь сложной конфигурации. Рубил, клепал, творил, пел песни, потом нажарил на конфорке печки картошки с салом, достал из погреба огурчики, бутылку того самого «Агдама», налил себе стакан – и полчаса наслаждался легким хмелем, едой, отдыхом, уютом у печки и чтением газет трехлетней давности. Боже, как давно это было: Политбюро, социалистический выбор, задачи партии по работе с молодежью, Афганистан, землетрясение в Армении, какие-то ферганские события… А у меня жизнь из одних наслаждений. Газет на этот год мы не выписали ни одной. И как же ж хорошо-то! Там грузины граждански воюют… да пусть хоть все друг друга перестреляют. Я знать ничего не хочу, что есть на свете еще какая-то Грузия. Я иду в баню. А грузины там, или филиппинцы, сами решат свои проблемы. Им моя баня – до фени. Оно, может, и лучше так. Надоело, когда тебя берут за шкирку и суют носом в каждую задницу. Так что годик отдохнем от прессы и вообще от информации. И сбережем этим себе здоровья лет на десять. Будет баня! 24.01. В эскадрилье с меня не слезли, и с начала февраля планируют посадить мне на левое кресло молодого командира Чекина… с моим экипажем. Ну, уговор такой, что откатаю Чекина, возьму следующего; пока его откатаю, Чекин с моим экипажем налетает свои первые 200 самостоятельных часов, ему сформируют постоянный экипаж, а мне возвратят моих Филаретыча и Алексеича. Ну а Саня Тихонов пошел пока по рукам: такая планида. Может, к тому времени подойдет и его очередь на ввод, да что загадывать. В юанях это обернется мне где-то на 700 деревянных больше, а если учитывать, что налет у рядовых сейчас в среднем часов по 30, а мне на ввод Чекина дают месяца три и сто пятьдесят часов, то я и налетывать буду больше других. Ну, это вроде как плюсы, а о минусах я уже писал выше. Ладно, попробую вкус инструкторского хлеба. Немного лестно поначалу, но я достаточно знаю нашу кухню, чтобы особо не восторгаться. Ну а сегодня возили меня на тренажере с правого кресла, чтобы технологию работы вспомнил. На днях дадут четыре захода на самолете – и в путь. Пока же завтра лечу в Москву. Практически ничего не меняется. Тот же экипаж, та же работа со вторым пилотом, только я справа, а он слева, но он уже КВС-стажер, и мы все начеку. Но мы и всегда начеку, а работаем спокойно и доброжелательно. Школа Солодуна. Прочитал пару рассказов Грина, и в голове по