Выбрать главу
то ли по кабине, то ли по технологии… да у нас их столько, что уже и забыл. Иду спать. 25.02. Сколько лет нам болванили голову о том, что жизнь на Западе если и не сущий ад, то уж сильно приукрашена ихней пропагандой. А сейчас немцы и евреи уезжают туда сотнями тысяч и не шибко-то возвращаются, разочаровавшись. Люди отчаялись добиться сносной жизни в нашей стране, а годы уходят. Хоть ради детей и внуков наши немцы, без языка, без здоровья, готовы ехать. У них есть главный козырь: Конституция Германии, где сказано, что немец везде, на любом краю земли, остается гражданином Германии. Там, в богатой стране, воссозданной из пепла умным, дисциплинироанным и работящим народом, любому находится место, хороший кусок хлеба с маслом, – всегда и везде, и без очередей и талонов. Как же устал наш народ… А эти сволочи все делят власть. И никто уже им не верит. Все остается на том же самом уровне, что и семь лет назад. Нет частника, нет легального капиталиста, хозяина, нет земли и нет свободы, нигде и ни в чем. Есть одни талоны, и крантики в тех же руках. Опчественная собственность, кулюфтив, колхоз имени какого-то съезда ср…й партии. Я не вижу той тайной гигантской работы, которая якобы совершается в клетках якобы выздоравливающего организма. Тимур и его кабинетная команда – якобы видят. Как якобы видели Горбачев и иже с ним. В Ростове на рынке бродили по рядам барахолки, где можно найти почти все, о чем может только мечтать мастеровой человек. Но цены… Ну ладно. Уже уходя, я, в восхищении богатством выбора, обронил, вроде про себя: «только пулемета и не хватает…»  И отойдя шагов на десять, услышал в спину негромкое и спокойное: «можно и пулемет». Можно. Народ готовится, мало ли что. Вчера только видел, как напротив меня обокрали гараж: проломили заднюю стенку и пошерстили. Машину не угнали только потому, видимо, что стоит неисправная, а так забрали все, что можно унести. И что сделаешь. Гаражи наши без присмотра, пять тысяч гаражей скопом, кооператив, кулюфтив. Сообщили в милицию. Что – примчались? Ага, щас. Короче, безвластие. 28.02. Рейс в Москву с приключениями. Туда долетели нормально, а за два часа до подъема на обратный вылет нас разбудили: пришло указание Медведева перегнать в Челябинск машину и выполнить оттуда рейс на Ростов вместо сломавшегося Васи Козлова. Ну, поворчали, но делать нечего, других отдохнувших экипажей нет. Так и пришлось лететь в Челябинск, оттуда – в Ростов и обратно домой, прихватив зайцами из Челябинска экипаж Козлова.  Обернулось это восемнадцатью часами работы; ну, отписались. Не оставаться же на весь день в Ростове отдыхать, а потом третью ночь подряд не спать, гнать домой рейс. Ну, перетерпели. А у Васи на взлете дома лопнуло колесо; ему на борт сообщили по радио, он в Челябинске сел благополучно, но, как оказалось, ошметками резины порвало шланги, еще чего-то повредило; пока привезут запчасти… ну и нечего там сидеть. Нам же –  лишних пять часов налета и три посадки. Куда деньги будем складывать. И так уже в этом месяце получается семь тысяч. И еще обещают добавить зарплату. Правда, и цены растут. Но нам жить можно. Надо как-то перетерпеть этот период, чтобы не соваться к огню, чтобы не вскипал внутри гнилой пар бессильного отчаяния и тоскливой пустоты в душе. И самое достойное занятие для меня этой зимой – гараж. Так  зима и пролетела. Один бок у машины зашит и защищен. Со вторым уже будет легче. Мы все терпим. Оксана терпеливо дожевывает свой мединститут. Надя терпит  вечный холод на работе, дома вечерами после ужина оттаивает у телевизора и тут же засыпает. Дом заброшен. Мы поднимаем средний заработок, понимая, что так вечно не будет, скоро эта лафа кончится, а пенсия на носу.  А я приспособился, дотягиваю свои последние летные годы, надо тоже дотерпеть. В полетах тихо сплю, читаю, убиваю время и практически ни во что не вмешиваюсь. Ребята – знают. Саша Чекин летает уверенно, только дотерпеть пару месяцев, пока набьет руку на новых стереотипах. О смысле жизни не надо задумываться. Смысл – в самой жизни. Я ее принимаю как есть, без особой борьбы. Стараюсь находить удовольствие даже в том, что отягощает всех: в уборке, в ремонте, в приготовлении пищи, стирке, глажке белья и прочих атрибутах быта. Понимаю, что большинство нынче живет не так: они митингуют, читают газеты, стоят в очередях и потихоньку блудят, в грязи и безделье, а главное – терзаются неудовлетворенными желаниями, завистью, и наливаются злобой, как кабан салом. Зачем? Я ни на кого не злюсь, никому не завидую. Та ненависть ко всему, когда хотелось бить и бить, – прошла. Я не агрессивен, мне некогда, у меня много мелких и интересных только мне дел. Идите, идите себе, оставьте меня в покое. Сейчас пойду в гараж. По пути возле котельной скоммунизжу саночки угля. Затоплю печь. Надену валенки. Переверну талями машину и подвешу к потолку за другой бок. Начну отдирать и вырубать порог, чистить грязь и ржавчину. Подготовлю новый порог, сделаю подпорожек вместо сгнившего. Тут обед; см. предыдущее описание. И снова за молоток и зубило. Вот что я предвкушаю. Грязь и пыль, заусенцы и черные ногти, рукавицы, тяжелые инструменты, валенки с галошами, тишина, покой, я один… А завтра – баня. А другому это – тяжкий и унизительный труд… когда можно же собраться с дружками, попить водочки, пожевать политику; а то – с девочками, под музычку, кофеечек с сигареткой… пустота. На здоровье; каждому свое. А я открою ворота гаража, выйду под стылое звездное небо и пойду устало домой. Дома у телевизора семья; кот встретит и упадет у дверей, вытянув перпендикулярно хвост и поджав пальцы на всех лапах, прося ласки; Надя заворчит: где ты шляешься допоздна… Хорошо. Но… как же я приблизился к земле. И неизвестно еще, что лучше: витать ли в эмпиреях, ковыряться в дерьме политики или рубить зубилом металл. Я и читать все так же люблю, но это больше в рейсах. Вот снова увлекся Грином: какой утонченный, нервный психолог, аналитик, философ, художник! А вот добыл Кафку: надо хоть попытаться понять – ведь весь мир его читает почему-то. А впрочем, пошел он, этот весь мир… и Кафка тоже. И тут же – Глеб Успенский – продают-то по рубль шестьдесят.  Успенский, Лесков, Мельников-Печерский, Андреев, Сергеев-Ценский, прочие российские звезды второй величины, – почему-то нынче не в почете. А в почете – Чейзы, Хейзы,  и протчие Агаты Христи.  Христи нынче богаты. На обложках – пистолеты и сиськи во всех ракурсах. Нет, лучше в гараж. А потом снова за штурвал, снова над облаками звездное небо и очередное ночное путешествие вокруг света… сколько я уже этих кругов намотал. Мы, в общем, ночные птицы. Светлые пятна городов внизу, звезды и полярные сияния вверху, красные и белые маячки встречных и поперечных самолетов, их серебристые следы в лунном свете, шум раздираемого воздуха за бортом, ленивые реплики в кабине, крепкий чай… Хорошо. Хороша жизнь сама по себе. И какой там, к черту, смысл. Месяц уже не прикасался к штурвалу; надо бы хоть полет у Саши отобрать, так никак же не осмелюсь. Все погоды простые; ну, дождусь своего сложняка… А парень, в общем, неплохо летает. 1.03.  Зима пролетела; как ею ни пугали, а все обошлось спокойно. Народ привыкает. Заводы правительство подкармливает, а пенсионеры разобщены, голодают, читают газеты; большевики их подзуживают. Не читают газет такие, как вот я. Нам некогда, мы зарабатываем. Нас не то что подкармливают, а заведомо берегут и лелеют. Вот Ростов дает в полет питание на экипаж, на 155 рублей: там лосось, колбаса, сыр, масло, курица, чай со сгущенкой…  Красноярск, правда, кормит победнее, нет лосося и масла, но терпимо. В полет свыше 3-х часов дают еще сухой паек (мы называем его «гаражный вариант»): тушенка и рыбные консервы. Это идет не в гараж, а домой. В Ростове рынок забит мясом. Забит. По 70 рублей; а у нас по 120. Забито все: творогом, сметаной, растительным маслом, рыбой, – все дешево. Ну, возим. Из Ростова кооператоры повезли свои кроссовки, которые там уже никто не берет. Затоварились. Пошел товар по стране. Пошла нам загрузка. Оплата экипажам у нас теперь, в очередной, (и последний ли) раз, такая. Оклад КВС – 1400, за летный час – 28, за взлет-посадку – 68, какие-то премиальные, выслуга, вредность, – это еще рублей 700 набегает; плюс за экономию топлива – с каждой тонны – 100 рублей; на все это коэффициент: 30 процентов северных; и выходит за саннорму где-то 6 тысяч; ну а мне за инструкторскую работу –  еще тысяча. Мало. Куртка-пуховик, которую мечтает купить мне Надя, стоит уже за 5 тысяч. Туфли Оксане – 2700. Не успеваем. Я должен зарабатывать так, чтобы не думая пошел и с зарплаты взял любую вещь в дом безболезненно, будь то телевизор, мебель, холодильник, ковер или песцовая шапка. Так было в застойные годы. Пока мы живем хуже. Я не кощунствую. Работаю я не хуже и не меньше прежнего, наоборот, более квалифицированно. Судьба неудачников и тех, кто за бортом, за чертой и пр. – это их проблемы. Завтра меня спишут и я пополню их скорбный ряд. Но сегодня я пока на коне, и нечего тут стесняться. Мне мало. На рынок идешь – в кармане тысяча. Назад – несешь мяса в одной руке. Но жить можно, и я пока еще пью коньяк и доедаю остатки икры. Да, вспомнил ту несуразицу по кабине. У нас на «эмках» новые манометры с плоской горизонтальной шкалой, вместо старых, круглых, со стрелками. На черном фоне – белые деления и цифры. А стрелки-указателя нет; с