22 июня 19.. года. Казалось, ничего не предвещало… беды…
Такое счастье…
Я шёл вдоль леса, погода была прекрасной, только вот оводы и слепни мешали наслаждаться и ею, и укромным чудом цветения лесных колокольчиков. Неподалёку от дороги ворочался во сне кабан, чуть подальше дремали после завтрака косули, уж ленился напоказ, свесившись с выкрашенного солнцем оранжевого пня.
Казалось, никому нет до меня никакого дела. Впрочем, после того, как я в очередной раз едва увернулся от наточенного резака слепня, серо-белая птичка с длинным чёрным хвостом вылетела из чащи и села передо мной на тропинке. Поклонившись в ответ на мой привет, птица чуть ускорилась и побежала вперёд.
Сперва показалось, что она уводит меня от гнезда, как это делают многие радетельные её сородичи, однако я ошибался. Трясогузка, а это была именно она, принялась перехватывать оводов и слепней, что направлялись в мою сторону. Иногда она останавливалась, дабы подождать меня, и всякий раз вежливо кланялась. Я был весьма благодарен трясогузке, так как смог, наконец, свободно вздохнуть, чтобы оглядеться, без спешки и досады на насекомых.
Хмель под руку с диким виноградом сгладили острые углы немногих домов, беседок и нравы горожан, сделавшихся на недолгое долгожданное лето дачниками.
Листья ландыша заячьими ушами торчали из за пригорка, будто спрятался там косой, пережидая, покуда пройду мимо.
Паук оплел одуванчик, дабы не разлетелась его пышная причёска. И это было так к месту, что я едва смог вспомнить, как называется та сетка для волос!
Повстречал я и пару ласточек. Он был заметно сутул, долговяз, побитый временем его фрак, которому «сносу нет» местами потрёпан. Она невысока, субтильна, но не измождена, а казалась будто обрызгана лаком, так вся сияла и светилась.
Казалось бы — суетится по хозяйству с рассвета, бесконечная череда приземляющих душу забот должны бы оставить след на её облике, поправить как-то на свой лад. Ан, нет! — внимание, да забота супруга, что льстит и греет на протяжении всей их совместной жизни, не даёт потускнеть.
Вот как теперь — прервали своё мельтешение в поисках «чего покушать» и сидят рядышком. Она ему рассказывает чего-то, а он молчит и любуется ею, промелькнёт только иногда у него во взгляде: «Ну, и зачем я тебе такой…» А она посмотрит строго и тронув нежно крылышком, прильнёт, да шепчет: «Не говори ерунды. Для меня нет никого лучше, чем ты!»
— Надо же, какие мы чувствительные! — Хохотнул завистливо дрозд и удалился. Была б дверь, хлопнул бы ею, но за неимением оной, удалился, пренебрежительно шаркал крыльями, как смятыми задниками домашних туфель.
Ну, что ж, не все мы ласточки, не каждому такое счастье. А кому за что и когда, — того нам ни за что не угадать.
Сам не знаю, зачем…
Скалистые горы американского Колорадо подарили миру не только Дина Рида. За сто с небольшим лет до его появления на свет, в 1824-м, именно там отец американской энтомологии Томас Сэй впервые разглядел насекомое, которое вполне можно обвинить в намерении если и не захватить весь свет вообще, то как можно большую часть его сельскохозяйственных угодий.
С восточными ли попутными ветрами в конце сороковых годов прошлого века или дрейфуя по волнам Балтийского моря на излёте пятидесятых, теперь уж никакой разницы нет, но колорадские жуки добрались и до наших мест. Освоив привычную им картофельную ботву, раскушали побеги тыквы, бадижанов40, редиса, сладкого перца, остро пахнущие листья помидоров и прочую питательную зелень.
Помыкавшись не одно десятилетие, люди, похоже, смирились с соседством этих заморских арестантов. Ушли в прошлое ловушки — врытые в землю склянки с керосином, не окропляют грядки вредным больше для человека, чем для жуков ядом, редко можно встретить и того, кто, кланяясь в пояс начисто обглоданной поросли, давит прямо руками не повинных ни в чём листоедов. Ну — не умеют они есть ничего, кроме листвы! Что тут поделать? Кто на что уродился, если можно выразиться именно так, не вдаваясь в хитросплетения сквернословия!
И с этим в связи…
Почти что жизнь тому назад, в том самом 1958-м, ездили мои дед с бабой в Киев за семенным картофелем, да где там. Купить-то они купувалы, продали им задорого два мешка, да не пустили их с тем гартоплем41 не то в вагон, а даже и на вокзал, ибо столь велика была напасть колорадских жуков, что стен под ними не разглядеть, кишели кишмя. Ну и привезли деды домой заместо картохи гуся и пузатый сундучок из открыток, сделанный неким болезным, что ходил по вагонам, просил купить «за ради Христа». Гуся, само собой, съели, не дожидаясь Рождества, а сундучок и по сию пору пылится на комоде, сам не знаю зачем…