— Да ты явно не в себе. Все честные девы обязаны пищать при виде мышей, лягушек и пауков!
— Странные у тебя представления о чести, — возмутилась девушка, и завернув широкие рукава повыше, полезла в печь, благо, её ещё не успели затопить.
Припорошённый пеплом под5 был пуст, на нём не оказалось ничего, кроме разве похожего на скатанный промеж пальцев комок ниток, в котором угадывался паук. Тот был чрезвычайно напуган, но при внимательном взгляде — невредим. Устроив паука у себя на ладони, девушка отошла к окошку, и, приговаривая шёпотом нечто ласковое, принялась гладить его по спинке. Тот через короткое время расслабил свои члены, и пошевелив лапами, как усами, попросил отпустить, что и было немедленно исполнено.
Девушка с грустной улыбкой проследила за тем, как паук скрылся за приоткрытой нарочно дверью в кладовую и заговорила:
— Днём я бываю занята чем-нибудь, и не успеваю понять, насколько одинока, по вечерам же, когда темнота обступает со всех сторон, мне делается немного страшно. Не помогает ни молитва, ни рукоделие, и тут, словно чувствуя моё замешательство, в комнату заявляется этот самый паук и устраивается у ног. Я поверяю ему свои тревоги, рассказываю, что делала в течение дня, думала о чём, а паучок внимает молча и делается намного легче от того…
— Ты полагаешь, насекомое разбирает человеческую речь?!
— Какая разница… Достаточно того, что он оказывается рядом в нужный час, хотя иногда мне чудится, что паук хорошо понимает меня. Лучше прочих. — Добавила девушка, и многозначительно поглядела на визави.
— Ну, теперь всё это в прошлом! Я буду рядом, тебе не придётся грустить в одиночестве. Переедем в столицу, сюда будем приезжать на лето…
— Одиноким можно быть даже в московской толпе на балу, оно не зависит от того, какое количество людей окружает, но сколь из них понимают, кто ты таков, и думают в такт порывам твоего сердца.
— М-да? Полагаешь? Ну, то пустое, за хозяйством и хлопотами, несть места баловству!
— Ты про что?
— Да про думы всякие. Это всё, известно — бабское, капризы.
— Ах, вот оно как… — Покачала головой девушка. — Будь по-вашему. Думаю, лучше, если вы теперь же уедете. Прощайте.
— Ты… «на Вы» со мной и гонишь? Отчего? Ты… Вы играете мной? Или… Что я сделал? Это не из-за такого пустяка, как паук, надеюсь?! Иначе у меня возникнут опасения об вашем душевном здоровье.
— Нет, что вы. Всё из-за вас самих. Вы напомнили мне паучиху…
— Так же приятен?
— Напротив. Вы намеревается поглотить меня, как то привыкла делать она. И, дабы оградить вас от напрасных трудов, не ездите к нам больше! С этой самой минуты я брезгаю вами. Раз и навсегда.
…Стук колёс отъезжающего экипажа, вальсирующий его ритм, неожиданно развеселил девушку. Отчего-то ей стало легче дышать, и закружилась она по комнате, отсчитывая вслух: «Раз-два-три, раз-два-три…», как некогда, недавно совсем, делала это, шаркая по паркету зала гимназии на пару с такой же как она, восторженной и наивной барышней, под строгим взглядом через пенсне классной наставницы. Теперь же за нею, не скрывая мохнатой улыбки, подглядывал из кладовой паук.
Кстати, он и по сию пору вечерами выходит послушать про житьё-бытьё девицы. Только нынче, не в пример давнего, не стесняясь забирается на туфлю, ибо знает наверное, что её никогда не пустят в ход противу него самого.
Жизнь
— Нет, ну кто так делает?! Вот все вы, мужчины, таковы, не приучены к порядку. Сперва за мамкину юбку держаться, после за подол супруги. Бросил и пошёл, а я за ним убирай!
— Да нет же, ты не поняла! Я это только потому, как спешу…
— А я по-твоему медлительна, что ли? Копуша?!
— Что ты, что ты! Я совсем не то хотел сказать…
— Так ты всякий раз чепуху говоришь! Когда ты кряду-то?! Из тебя слова клещами не вытянешь! Спросишь что — молчание мне ответом, словно воды в рот!
Расстроенный супруг понял, что прямо теперь ничего не добьётся от своей благоверной, махнул… крылом, и улетел. Он и вправду очень торопился. Неподалёку разметало ветром пряди свежескошенной травы, уже достаточно подсушенной, чтобы не испортить лукошка гнезда, но ещё довольно податливой, удобной для плетения уютного ложа будущим ребятишкам. Так как охотников на то богатство было больше, чем самой травы, и надо было успеть насобирать довольно, дабы после не метаться в поисках.
Он раз за разом возвращался за следующей травинкой и набросал их полную корзинку, да посыпались они через обрушенный ещё прошлой весной край… Но то было уже неважно, — трава лежала горкой с исподу, прямо под гнездом, на самом виду, так что не позарится на это сокровище ни одна птаха, любая понимает, каково оно, плетельщику под приглядом строгой супруги.