Роза (прижавшись спиною к анатомической схеме на стене, через силу). Не надо! Не надо, папа!
Доктор Бьюкенен (бьет тростью в грудь стоящего перед ним быка в человеческом облике). Забирай свою мерзавку, сказал я, и убирайся! Пусть все убираются вон! (Повторяет удар.)
Гонзалес снова пьяно взревел от боли и изумления. Попятившись, шарит под пиджакам.
Роза (исступленный крик). Не надо, не надо, не надо!.. (Прижимается лицом к схеме на стене.)
Выстрел. Слепящий свет. Надает трость. Музыка обращается, Полная темнота, луч света только на Розе она стоит у стены, прижавшись спиной к анатомической схеме; ее перекошенное лицо с закрытыми глазами напоминает трагическую маску.
(Протяжный бессмысленный крик.) Аааааааа… Аааааааа…
Едва слышно возникает основная музыкальная тема, и все, кроме каменных крыльев ангела, погружается в темноту.
Картина восьмая
Врачебный кабинет.
В глубине на возвышении смутно виднеется каменный ангел. Сгорбившись, сидит у стола Джон. Входит Альма с чашкой кофе на подносе. Из соседней комнаты доносятся звуки молитвы.
Голос мистера Уайнмиллера.
Джон. Что это он там бормочет, ваш отец?
Альма. Молитву.
Джон. Скажите, чтоб заткнулся. Нам это кликушество ни к чему.
Альма. К чему или ни к чему — вопрос уже не в этом. Я вам сварила кофе.
Джон. Не хочу.
Альма. Поднимите голову, Джон, я оботру вам лицо. (Осторожно прижимает полотенце к кровоподтекам на его лице.) Такое прекрасное, такое одухотворенное лицо! Оно обличает силу, которую грех растрачивать.
Джон. Не ваше дело. (Отталкивает ее руку.)
Альма. Вы бы подошли к нему.
Джон. Не могу. Он не захочет меня видеть.
Альма. Всему причиной его безграничная любовь к вам.
Джон. Всему причиной фискал-доброхот, позвонивший ему ночью. Кто бы это мог быть?
Альма. Это я.
Джон. Догадывался, но верить не хотелось.
Альма. Я позвонила ему в клинику, как только узнала, что вы задумали. Просила приехать и воспрепятствовать вашему намерению.
Джон. Вот и подставили его под пулю.
Альма. Возлагайте вину только на собственную слабость.
Джон. Не вам рассуждать о моей слабости.
Альма. Порой только несчастье — вроде этого — способно сделать слабого сильным.
Джон. Ах вы старая дева — рыбья кровь! Знаю я вас всех, праведников, святоши несчастные: что поп, что поповская дочка! Вся ваша напыщенная болтовня, все ваше кликушество и шаманство давно уж молью трачены — отжили свой век, а вы все цепляетесь за них! А я, видите ли, должен обслуживать ваши неврозы, снабжать вас снотворным, тонизирующим, чтоб вы с новыми силами могли пороть свою чепуху!
Альма. Обзывайте меня как хотите, но разве обязательно, чтоб эти пьяные крики слышал ваш отец? (Пытается вырваться.)
Джон. Стойте! Я покажу вам кое-что. (Заставив ее повернуться лицом к стене.) Вот схема строения человека, глядите!
Альма. Я уже видела. (Отворачивается.)
Джон. Да вы ни разу не осмелились взглянуть на нее.
Альма. С чего бы это я не осмелилась?
Джон. Со страха.
Альма. Вы… не в своем уме, должно быть.
Джон. Разглагольствуете о слабости, а сами не в силах даже взглянуть на изображение людских внутренностей.
Альма. В них нет ничего особенного;
Джон. В этом-то и ошибка ваша. Вы полагаете, что набиты лепесточками роз. Повернитесь и взгляните, полезно будет!
Альма. Как вы только можете так вести себя, когда рядом умирает отец, и винить вам…
Джон. Тихо! Выслушайте лекцию по анатомии. Видите схему? На ней изображены… На ней изображено дерево, а на дереве… три птенца. Тот, что повыше, мозг. Птенца мучит голод, а кормится он — Истиной. Досыта этот птенчик не наедается никогда, и все машет слабенькими окоченевшими крылышками да попискивает: «Еще! Еще!..» Дальше — желудок. Тоже прожорливый птенец! Но и практичный: лопает, что дают. И вот, наконец, последний птенчик… а может, первый, кто знает?.. Взгляните, взгляните на него! Точно так же, как тем двум, ему голодно и еще больше, чем тем, одиноко! А изголодался он по любви!.. Вот они все на схеме — три птенчика, три голодных крохотных птенчика на высоком иссохшем дереве!.. Поняли? — иссохшее дерево, а взлететь не могут!.. Вот я и кормлю их, всех трех кормлю — до отвала!.. А вы на своих пост наложили!.. Разве что среднего, практичного птенчика, подкармливаете понемногу — бурдой какой-нибудь… Но чтоб тех двоих напитать — ни-ни! Какая уж там любовь?! Или Истина!.. Ни того ни другого — одни только заплесневелые предрассудки! Да они у вас подохнут с голодухи, эти два птенца, — еще до того, как дерево ваше рухнет… или сгниет!.. Вот все, что я вам хотел сказать. Можете идти. Лекция по анатомии окончена.