Альма. Если уж надо куда уезжать, то почему не выбрать районы с живительным климатом?
Джон. Успокойтесь, отправлюсь только в те места, насчет которых уверен, что климат там умерен. Есть такие места и в Южной Америке.
Альма. Вот уж не предполагала.
Джон. Теперь сможете предполагать.
Альма. Они там, на юге, только и знают — мечтать себе на солнце… и предаваться неге.
Джон. Надо еще доказать, мисс Альма, есть ли что более достойное на свете, чем предаваться неге, услаждению.
Альма. Самоуслаждению?
Джон. А есть какое-нибудь иное?
Альма. Я отвечу на ваш вопрос вопросом. Доводилось ли вам видеть, пусть хоть на картинке, готический собор?..
Джон. При чем тут готический собор?..
Альма. Как все в нем стремится ввысь, словно рвется куда-то — за пределы камня, за пределы людских касаний!.. Громадные, в цветных стеклах, окна, гигантские арки дверей — раз в пять или шесть выше любого, самого рослого человека, — сводчатый потолок, и все эти узкие шпили, устремленные к чему-то недосягаемому! Для меня… для меня только этим оправдано существование, только в этом его сокровенный смысл — в непрестанных усилиях, непрестанном стремлении превозмочь положенные нам пределы… Чье это изречение… ах, как оно прекрасно!.. — «Все мы барахтаемся в грязи, но иные из нас глядят на звезды»?
Джон. Оскара Уайльда.
Альма (чуть обескураженная). Чье бы оно, впрочем, ни было, — сказано верно. Иные из нас глядят на звезды! (Подняв кверху восторженный взгляд, кладет ладонь на его руку.)
Джон. Жать руку в перчатке — никакого удовольствия, мисс Альма.
Альма. Это легко исправимо. Просто-напросто сниму перчатку.
Доносится музыка.
Джон. Ах, черт! (Встает рывком и закуривает сигарету.) Роза Гонзалес танцует в казино!
Альма. Бедненький! Все не можете мне простить, что оторвала вас от той компании? Ничего, недолго еще терпеть. Отвезете меня домой и вернетесь обратно — уже сам по себе…
Пауза
За мной ухаживали по-серьезному — только трое, и каждый раз между нами была пустыня.
Джон. А что такое пустыня, по-вашему?
Альма. Ну-у… непригодная для жилья местность… очень обширная…
Джон. Вы сами, наверно, и делали ее такой — своей церемонностью.
Альма В одном или даже, кажется, в двух случаях я решилась на очень многое.
Джон. На что именно?
Альма. Пыталась занять их при первых же встречах. Играла и пела для них в гостиной.
Джон. А отец в соседней комнате, и дверь приоткрыта?
Альма Думаю, не в этом была беда
Джон. А в чем была беда?
Альма. Я… я не вкладывала в это сердца (Неуверенно смеется.) И вот наступало молчание. Молчание, понимаете?
Джон. Как не понять — молчание.
Альма. Пыталась поддержать беседу я, пытался он, но ничего не выходило.
Джон. Наступало молчание?
Альма. Да, гнетущее молчание.
Джон. И вы снова садились за пианино?
Альма. Я от неловкости все крутила, на пальце кольцо. Иногда чуть не до крови стирала кожу! А гость мой все на часики поглядывал, пока мы оба с облегчением не осознавали, что подходит конец этому бесплодному времяпрепровождению…
Джон. Антракт, так сказать?
Альма. Да-да, антракт, — так мы и говорили… Мне было даже немного горько раза два…
Джон. Но сердца вы в это не вкладывали?
Альма. Никто из них так и не задел по-настоящему моих страстей.
Джон. У вас есть страсти — подобного рода?
Альма А разве не у всех они бывают… иногда, хотя бы?
Джон. Есть женщины — ледышки.
Альма. Я вам кажусь такой?
Джон. Где-то там внутри вы дьявольски возбудимы — я просто не встречал еще у женщин подобной возбудимости. Так возбудимы, что должны таскать с собой пилюли со снотворным. Из-за чего возбудимы — вот вопрос. (Наклонившись, приподнимает ей вуаль.)
Альма. Зачем это вы?
Джон. Чтоб не попала в рот вуаль, когда я вас поцелую.
Альма (расслабленно). А вы… хотите?..
Джон (ласково). Мисс Альма (Берет ее за руки и поднимает со стула.) Ах, мисс Альма, мисс Альма! (Целует ее.)